Настал холодный вечер. Я отложила кисточку, поднялась со своего места и немного размяла спину. Открыв балкон, вышла на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. Небо было чистым, уже даже загорелись первые звезды. Тихо. Ветер отсутствовал. Свое успокоение я находила исключительно в работе и природе. Они напитывали меня энергией, помогали не отчаиваться и не опускать руки.

Блеск фар вдруг ослепил уже давно пожелтевшую и почти опавшую листву на деревьях. Герман вернулся. Алексей уже встречал хозяина. Я заметила, что муж вышел под руку со своей Ларисой. И он, и она явно выпили. Послышался веселый смех и разговоры ни о чем. Я быстро отвела взгляд в сторону. Неприятно. Даже больно. Я ненавидела эту боль, потому что ее в принципе не должно существовать. Я же не люблю этого человека. Тогда почему больно? Причем так, что хотелось ногтями вцепиться в каменный бортик балкона и разодрать пальцы в кровь.

Я должна была сохранять спокойствие. Во мне рос и креп ребенок, и он не должен был испытывать всю ту дрянь, что сеял его отец. Только эта мысль и заставляла меня держаться спокойно, будто бы всё равно, будто бы ничего серьезного не происходило.

Вернувшись в спальню, я глубоко вздохнула и постаралась унять негативные эмоции. На сегодня с работой было покончено. Бережно отставив мольберт со своей картиной в сторону, я таким образом давала ей возможность спокойно подсохнуть. Собрала тюбики с краской и кисточки. Единственное, что мне не нравилось в процессе созданий картин — мыть кисточки. За ними нужно тщательно следить, а краска категорически отказывалась быстро и легко смываться с ворса.

Прибравшись, я вышла из комнаты, чтобы помыть кисти. В коридоре пришлось столкнуться с нашей «гостьей» и Германом. Прекрасно! Теперь эта женщина в буквальном смысле будет жить по соседству со мной. Гарем какой-то! Я ушла в ванную, проигнорировав пристальный взгляд мужа, обращенный в мою сторону.

Понадобилась секунда, чтобы маска безразличия безбожно не треснула прямо на лице. Еще одна, чтобы руки перестали так по-идиотски дрожать. Открыла кран. Опустив в раковину кисточки, я уперлась ладонями в гладкие края умывальника и опустила голову. С приходом беременности я стала уж слишком чувствительной, будто бы все нервы теперь почти всегда были обнажены. Это, пожалуй, одно из немногих заметных изменений, что случились со мной.

Глубоко вздохнув, я немедленно принялась за дело. Но заметила периферийным зрением, что дверь в ванную комнату открылась. На пороге возник Герман, спрятав руки в карманах брюк. Я сделала вид, что не заметила его и продолжила заниматься кисточками.

— Такой жизни ты для нас хотела? — послышался тихий вопрос. — Чтобы я тебя ненавидел? Избегал? Изменял? Это лучше?

— Мне всё равно, — спокойно ответила я, не останавливая процесс мытья.

— Даже если я разложу Ларису прямо у тебя на глазах? — Герман оторвался от двери, которую всё это время подпирал спиной и сделал один шаг в мою сторону.

Вопросом он ударил больно. Наотмашь. Но и тут я выстояла. Только едва заметно повела плечами.

— Мне всё равно, — повторила я свой ответ.

— А ты не так слаба, какой я тебя считал раньше. Есть характер. Знаешь, никак не могу понять, чего тебе не хватало?

— Свободы.

— Она у тебя скоро будет. В достатке. Не волнуйся.

— А я и не волнуюсь. Играй в свой театр абсурда сам, только меня в него не впутывай, — я выключила кран и положила вымытые кисти на салфетку.

— Этого всего могло и не быть.

— Могло, но ты посчитал иначе.

— Почему ты вытряхиваешь из меня всю душу даже тогда, когда я делаю всё, чтобы тебя не было в моих мыслях? — Герману не нужен был ответ. Скорей, он просто обозначил то, что ломало его изнутри.