Кресло и в самом деле было шикарное. Оно крутилось на триста шестьдесят градусов, регулировалось и по высоте, и по ширине. Его можно было поддуть и отрегулировать наклон спинки и подголовника. А можно было просто разложить, как кровать. Вот тут-то и наступили мои блаженные вахты. Можно было полностью разложить кресло и спать, спать и спать, находясь, как и прежде, в ЦПУ.

Иной раз Кразимир приносил мне еду прямо в ЦПУ, так как покинуть его не было никакой возможности во время длительных отходов из Авенмауса или подходов к Ватерфорду. Видя, как я от усталости мирно сплю в таком кресле, он не будил меня, а оставлял тарелки с едой на столе.

А что может сделать один человек в машинном отделении?

Вход в Авенмаус – до двенадцати часов, выход – до восьми часов, переход – восемь часов и вход в Ватерфорд – восемь часов. Стоянка в Ватерфорде – десять часов, и вновь отход.

Когда поспать? Когда отдохнуть? Только механически совершаешь какие-либо действия, интуитивно наработанные тобой за много лет. Или от усталости валишься на кресло. Про пойти в каюту и поспать там, на кровати, приходилось просто забыть.

Из-за постоянных отходов и приходов я вынужден был большую часть времени проводить в машинном отделении, где осуществлял все пуски механизмов и постоянно контролировал и обслуживал их.

В машине я был один. У меня не было ни моториста, ни механика, ни электрика. Всё приходилось делать самому. Самому и мыть, и красить, и заниматься ремонтом. Так что в моём машинном отделении можно было ходить по плитам и без обуви, просто в носках, не боясь испачкать их. Такая у меня была чистота. Хозяин после двух месяцев моей работы, увидев такую чистоту, даже поднял мне оклад почти на двести долларов.

Но бывали и грязные работы, после которых приходилось всё заново перемывать. А если нужно было произвести какой-либо ремонт, то мне помогали или старпом, или Ромио.

Ромио работал со мной на предыдущем моём судне, балкере. Длина того балкера была двести пятьдесят метров. Не чета этой «Кристине» в сто метров и осадкой в четыре метра.

А если были ночные отходы из Авенмауса, да ещё и во время прилива, то моё нахождение в ЦПУ продлевалось часов на шесть. Потому что отливы и приливы в Бристольском заливе достигают девяти метров. А против прилива «Кристина» ползла по девять узлов, вместо девятнадцати по отливу.

А если ночью на ходу срабатывала какая-нибудь сигнализация, а я в это время находился в каюте, то приходилось стремглав лететь в машину для выявления и устранения причин срабатывания сигнализации.

Поэтому-то я и находился большую часть суток в ЦПУ, и мне приходилось возлежать в этом знаменитом кресле в ЦПУ, а не в каюте. Я был очень благодарен Валерке за его заботу обо мне.

А тут – в кровати, на свежих простынях, – я моментально уснул, как будто провалился в глубокую и тёмную яму. Только услышал утром, сквозь сон, что звонит будильник. Я поднялся, встал, протёр глаза и пошёл умываться. Нельсон так же, улыбаясь, сидел на иллюминаторе. Я помахал ему рукой и сказал:

– Привет, Нельсон! Как дела?

Он как будто меня понял – и стал улыбаться ещё шире. Улыбка его была всё такой же, как и прежде, веселой и обаятельной.

До конца контракта оставалось почти два месяца. В зависимости от того, как наше круинговое агентство пошлёт мне замену. Надо собрать оставшиеся силы и продержаться всё это время.

Тяжело давался мне этот рейс. Ой, как тяжело. Я согласился пойти на него только из-за Алёши, своего старшего сына. У него были проблемы. Он связался с какой-то нехорошей компанией, влез в какие-то дела. Я еле-еле его выпутал из одной сложной истории. И его мать упросила меня, чтобы я взял его с собой в рейс.