А Лизаветпетровна сидит и тявкает и мурлычет передо мною.

Я говорю ей: «Вы слышали что-нибудь про Персию, Лизаветпетровна?»

«Ну да, отвечает, есть кое-какая информация, хотя и довольно скудная».

Неопределенные, мол, сведения.

Вобщем, клеится ко мне Лизавета Петровна самым бесстыдным и бесшабашным образом. Я черчу прямые и кривые линии, а она прямо как кошка. Вот думаю, пойти что ли пожаловаться директору, наябедничать, так мол и так мол, отвлекает от работы, так ведь он рассмеется и скажет: «брось Вячеслав Самсонович какие пустяки, рисуй и черти свои небесные линии, служи государю и отечеству». Ну а как тут служить если Лизаветпетровна так и вертится перед глазами и девки карандашами прямо в лицо тебе тычут.

Бессердечный у нас директор и вообще словно пень.

Ну, у меня вообще хорошо получаются на бумаге небесные и морские маршруты и коммуникации. Я иду и черчу. Перо, чернила – все что мне нужно. А больше и ничего. Вот например, чтоб броненосец «Кулик» с Малой медведицей невзначай не пересекся посреди Финского залива, а то ведь всем тут крышка.

Лизавета Петровна, ну не мешай ты мне ради бога. А она и прыг и скок и я не знаю господи что делать. Вот-вот рука дрогнет и что тогда.

Говорит мне: «Расскажите мне лучше про море, Вячеслав Самсонович, какое оно?»

А мне и рассказать-то нечего.

Говорю ей: «Я сейчас немного занят, несравненная Лизаветпетровна. Но вы можете составить мгновенное любовное счастие например нашему бородатому швейцару, который живет прямо под мраморной лестницей. Он человек огромный, достойный, он как монумент, он и мухи не обидит, у него в деревянной будке найдется для вас лишнее местечко, укромный уголок, где вы можете завести разнообразных и всевозможных детишек. Они будут бегать и кувыркаться по департаменту. Мы их приспособим чинить и оправлять карандашики. Хотя мою набедренную повязку он совсем вот тогда не уберег. Пропала она, пропала и я хожу по улицам совсем в чем мать родила».

А Лизаветпетровна и в ус не дует.

«Ах, я уже говорила с ним на сей счет… Я прихожу к нему в деревянную каморку а он бороду пластиковым гребешком почесывает. «Хочу, говорит, чтоб моя борода была как у Фридриха Великого». Чем, спрашивается, могу услужить?

Говорю ему: «Алексей Петрович! Голубчик! Алексей Петрович! давайте жить вместе в вашей лубяной избушке под мраморной лестницей, я вам счастие дам и все, что к нему прилагается. Мы разведем детишек и они будут прыгать и скакать как горошек вверх и вниз по мраморной лестнице, прыгая со ступеньки на ступеньку, а потом, бог даст, и по всему морскому департаменту. Пустите меня внутрь». А он мне: «Лизаветпетровна, ангел, ты давно знаешь, мое основное любовное счастие – это борода, прикрепленная самой природой и создателем нашим к моему подбородку. Я, говорит, ее с детства взращивал и лелеял. Поливал каждое божье утро померанцевой водой. Мы с ней как одно целое, как единая плоть. Она состоит из волос, а я из мяса там кожи и всяких костей. Она и есть моя неформальная невеста. Понимаешь? И вот как я останусь без нее?»