В августе дочка ультимативно объявила, что я должна составить им с внуком компанию на отпуск. Как раз тогда старший сын остался без работы. Отправив его на деревню, к бабушке, мы втроём махнули в Турцию. Полетели, взяв в долг.

Я рассчитывала, что осенью перевезу родителей в город, и устроюсь на работу. С одной стороны, на даче больному папе было лучше, чем в комнате 11-комнатной коммунальной квартиры. Так посмотреть, и нам с мамой было лучше. Втроём, с лежачим, в одной комнате, в квартире, где толком не помыться, с вечно занятым туалетом – или в своём доме, на свежем воздухе, где сами себе хозяева. Но денег не хватало, и, к тому же, я не приспособлена к низким температурам – у меня аллергия на холод. А дом круглые сутки без перерыва никто отапливать не будет.

Из Турции вернулись накануне 1 сентября. Школа, покупки, кроме всего прочего, внуку понадобился новый диван и компьютерное кресло.

Папа стал стабилен. Он сам садился, ел, почти всегда разговаривал. Зимой и весной я делала ему курсы уколов. Три месяца он почти не шевелился. А потом ожил. О полном выздоровлении речи не было, но папа уже пытался ходить. Я сказала родителям, что осенью надо будет обязательно переехать в город, до весны. И что мне надо найти работу. Где-нибудь рядом с домом. С графиком неделя через неделю. И поехала в Питер.

Пока искала работу, сидела на бобах. Чай, кофе, бомжпакеты, булка, яблоки и овощи с дачи. Когда становилось невмоготу, шла в «Копейку», брала порцию печёнки с гречей.

Старшенький позвонил в субботу вечером, совершенно неожиданно: «Мам, ты дома? Я тут рядом. Зайду?» Я растерялась: «У меня ничего нет, кроме чая. Даже хлеба нет…» – «Я куплю пирогов. Тебе с чем взять?» – «Всё равно. Только не рыбу и не яйца. У меня аллергия, ты помнишь?» – «Помню» – «Ты на мотоцикле?» – «На машине. На мотоцикл больше не сяду. Я его продаю».

Мы пили чай с пирогами. Младший пришёл с работы раньше. Вообще-то, мои сыновья друг с другом не ладят, давно уже. Родные – как чужие. Но тут встретились, поболтали, посмеялись. Перед тем, как уехать, дорогой гость спросил: «Можешь позвонить в деревню? Хочу поговорить с бабушкой и дедушкой». Я поразилась. Он у нас не очень общительный, а тут чудеса такие. Позвонила. Поговорили. Все довольны.

Потом я узнала, что он от меня направился к сестре с отцом. Там его тоже не ожидали увидеть. Он пробыл у них почти до полуночи. Потом уже я думала: «Словно прощался со всеми».

В семь утра меня разбудил телефон. Рано утром сын ехал на мотоцикле, и его сбила машина, которая скрылась с места происшествия. Свидетелей нет. Пострадавшего везут в Елизаветинскую больницу. Плохи дела. Елизаветинская – «Третья истребительная» – в городе имеет дурную славу.

Я сидела на лестнице перед дверью в операционный бокс. Потому что не было никаких сидений. Можно было посидеть на батарее, но от окон так дуло, что спину заламывало через минуту. Пыталась пристроиться на ступеньках стремянки, но стремянка оказалась слишком грязной.

Операция шла четвёртый час. По коридору бегали врачи и медсёстры. Со мной никто не разговаривал. Только одна девушка в белом халатике (потом я её ни разу не видела, даже подумала, что это была галлюцинация) задержалась (я кидалась ко всем, кто выходил из операционной, но медперсонал делал вид, что меня не существует). Девушка засмеялась на мои расспросы: «Ничего страшного! Там самое неприятное – бедро правой ноги, плохой перелом, остальное ерунда!»

В одиннадцатом часу подъехала дочка. Она пробыла со мной пару часов, и уехала в ГАИ, за вещами брата. Конечно, много чего пропало. Да и фиг-то с ним. Но шлем она привезла домой, и он остался страшным сувениром – раскорёженный, без защитного стекла. Мотоцикл годился только в металлолом.