Он был стройный, смуглый, с темными, коротко стриженными, вьющимися волосами; его густой загар подчеркивали длинные белые шорты Billabong, какие обычно носят серфингисты. Макс тут же, не говоря ни слова, вырвался из его объятий и бросился к матери.

Уайлдер, прижимая сына к груди, стояла по колено в воде, и набегавшие волны порой доставали ей до пояса, а то и до груди; слезы так и лились у нее из глаз, но она улыбалась и то начинала что-то сердито выговаривать Максу, то сама себя прерывала и принималась вновь и вновь благодарить спасителя ее мальчика. Она никак не могла успокоиться и без конца тискала Макса, целовала его, прижимала к груди и так зарывалась в него лицом, что Макс даже попытался, хотя и не совсем искренне, «соблюсти приличия», будто стесняясь столь ошеломительного проявления материнской любви в присутствии чужого человека.

Молодой незнакомец, собственно, почти ничего им не сказал; он явно не придавал особого значения своему подвигу и очень старался не пялиться на голые груди Уайлдер. Выслушав благодарности, он с улыбкой попрощался, пожал Максу руку, словно ровеснику, с которым они только что участвовали в интересном совместном приключении, и головой вперед нырнул в набежавшую волну.

– А он очень даже ничего, такой немножко пижон, – сказала Уайлдер.

– Уж очень на араба смахивает, – пожала плечами Куколка.

Чуть позже Куколка решила искупаться и попрыгать в волнах прилива. Больше всего она любила нырнуть под белую стену воды и ощутить, как та над тобой во всю мощь грохочет и перекатывается, а потом отступает, и ты выныриваешь во все еще кипящей, но уже затихающей воде и жмуришься от сверкающего света.

Вынырнув, Куколка дважды моргнула, стряхивая с ресниц жгучую морскую соль, и вдруг всего в нескольких метрах от себя увидела того молодого человека, который так храбро спас Макса. Он тоже тряс головой и моргал, как и она сама.

Заметив ее, он улыбнулся, и она улыбнулась в ответ. Затем он, выпростав из-под воды руку, помахал Куколке, и она, повинуясь необъяснимому порыву, подплыла к нему, бредущему по воде, обняла рукой за шею и поцеловала в губы. Поцеловала нежно, благодарно, любовно, и хотя губ своих они даже не приоткрыли, Куколка на мгновение обвила ногами его ноги и тут же почувствовала, как все ее тело затрепетало.

– Спасибо вам, – от всей души поблагодарила она.

И тут приливная волна начала разводить их в разные стороны, она давила на них, тянула назад в море, и они начали подниматься вместе с водой, всплывая, как истинные твари морские, и у Куколки хватило времени лишь коротко улыбнуться ему на прощание, прежде чем в последнюю долю секунды она все же успела поймать волну. Изогнувшись, как складной нож, и мгновенно выпрямившись, она прошла сквозь мутную стену кипящей воды за мгновение до того, как волна обрушилась на берег, и почувствовала, как ее подняло, закрутило, точно в огромной, наполненной воздухом мясорубке, и вынесло на песок. Ей показалось, что на этот раз она пробыла внутри волны как-то особенно долго.

Когда сила волны почти иссякла и Куколка почувствовала, что вода отступает, а взбаламученный песок так и вьется, слегка обжигая ей кожу, она встала, несколько раз жадно втянула в себя воздух и, несмотря на сильную резь в глазах, оглядела сверкающую гладь вокруг себя. Стройного молодого человека нигде не было видно, хотя она почему-то надеялась, что вот сейчас он неожиданно вынырнет из воды и схватит ее в охапку. Но он исчез. И Куколка, хотя она ни за что не призналась бы, что разочарована, еще некоторое время вглядывалась в волны, пытаясь увидеть промельк гибкого смуглого тела, но потом все же сдалась и вышла из воды. Затем она отыскала Уайлдер и улеглась рядом с ней на песок. Макс, ставший теперь совсем тихим, играл рядом. Солнце уже вовсю припекало, и Куколка задремала, но вскоре проснулась и поняла, что пора уходить и собираться в Chairman’s Lounge, поскольку сегодня она выходила в раннюю смену.