Она помнит, что последнее, о чём она подумала, глядя на мужа: лёжа в гробу, он тоже будет улыбаться? Чему? Неизвестно что там, неизвестно, что будет теперь с ней. И неизвестно чему он улыбается.

Маша не видела, как в квартиру вошли люди в белых халатах. Не помнит, как появилась соседка Надя. Потом оказалось, что она недавно вернулась откуда-то и врач скорой попросила её временно не оставлять Машу одну. Что было потом, она помнит частично. Суета. Мелькание людей. Носилки. Большой чёрный пакет, в который положили её мужа, всё ещё спящего, улыбающегося неизвестности в своём глубоком вечном сне. И лицо соседки Нади. Она наклонилась к ней и тихо сказала:

– Пойдём Маша, тебе сейчас нельзя одной оставаться. Пойдём ко мне.

А Марию что-то как бы обволокло и сковало. Она сидела и не могла сдвинуться с места, словно её запеленали чем-то мягким, но так туго, что дышать стало тяжело. Она

потом поняла, что это так сковало её неизвестность. Появилось сразу много вопросов с неизвестным ответом. А неизвестности Маша всегда избегала и боялась.

Надя отвела Машу, еле передвигавшую ноги в свою квартиру. А в их с Виктором гнёздышке, где уже никого не было и ничего не происходило, Надя выключила свет и закрыла дверь на ключ. Мария услышала щелчок защёлкнувшего замка и поняла, что это закрылась не просто дверь, а вход в ту прежнюю жизнь. Жизнь с мужем, с которым она была счастлива. Жизнь, которая, была запланирована на долгие годы вперёд, где было всё ясно и понятно: работа-дом, завтрак, обед, иногда прогулка вместо ужина, потому, что у Витюши появилась отдышка.

Мария провалилась в какую-то бездну. То ли она потеряла сознание, то ли подействовали уколы, которые врачи вкололи ей «на всякий случай» от «столбняка».

– Это хуже, чем истерика. Нам женщинам, в таких случаях надо выплакаться. А столбняк, это очень плохо. Поплачьте, поплачьте, вам легче станет, – просила женщина врач Марию. Но слёз не было, а столбняк не хотел её отпускать.

Не отпустил он её и на следующий день и на девятый день. Все хлопоты по проведению похорон взяла на себя Надя соседка и приехавшая из Барнаула дальняя родственница Виктора – Тамара, которая так и осталась в Москве до поминок на девятый день, и которую Маша, на это время поселила в квартире Виктора, чему та несказанно обрадовалась. Со второй однушки жильцы съехали, а новых желающих фирма ещё не успела прислать. Оказывается, это сама Маша дала Наде адрес Тамары, записанный в книжке мужа. Когда дала, зачем? Не помнит. Тамара, как она сказала, приехала от имени всех его родственников, которых осталось-то всего, раз-два и обчёлся. Но она так, же быстро испарилась из Москвы после поминок, узнав, что Маша является законной женой и видно уже от Нади, что родственникам, тем более дальним, ничего здесь, в смысле наследства, не светит.

На сороковой день не пришли помянуть Виктора и Машины малочисленные родственники. Заранее по очереди позвонили сочувственно предупреждая:

– Машенька, мы тут подумали, что тебе и так тяжело. Чего ты в такую жару маяться будешь, с готовкой и тому подобное. Давай мы каждый у себя, по-семейному соберёмся. Чего тебе из-за нас суетиться.

Маша согласилась по-семейному. Но она понимала, нет, она отлично знала, что это была обыкновенная уловка, не терять время зря на поминки малознакомого человека. Ну и что, что он был мужем двоюродной сестры. Подумаешь, родственник. Время рыхлить грядки и обживать скучающую по хозяевам дачу. Сейчас день – год кормит. Вовремя не посадишь, придётся на рынок бегать. Да дело ли покупать рыночное, когда своё можно иметь? Не дело. Так лучше, на даче, по-семейному, рюмочку пропустить за упокой души хорошего человека, после со смыслом проведённого выходного на огороде.