Наоборот, все самое мерзкое и грязное, кажется, скапливается в городе к этому времени. Дома темнеют, сжимаются, пятна сырости пачкают фасады, из окон сквозит безумие, угольная пыль висит пологом, а чуть уловимый запах разложения преследует тебя по пятам.

Костлявые деревья добавляют пронзительного шарма.

– Вы должны были одернуть меня, Джонатан, – укоризненно произнес Гарпаст. – Вы же видите, от вынужденного безделья я становлюсь совершенно невменяем. Мне всюду мерещатся преступники. Мальчики кровавые… Даже наш кэбмен мне подозрителен.

– А что не так с кэбменом? – спросил я.

– С кэбменом? – Родерик посмотрел на меня. – Что-то не так со мной, вот в чем дело. А вы словно бы в стороне. Отдалились, умыли руки, отринули узы дружбы, как фунт пожертвовали, так совесть и чиста.

– Мне вовсе не жалко фунта, – сказал я.

– А меня?

Я вздохнул.

– Родерик, вы были и есть мой друг.

Гарпаст с чувством подал мне ладонь:

– Какие проникновенные, какие искренние слова! – он потряс мою руку и привстал, едва кэб остановился. – Мы, кажется, приехали. Расплатитесь?

– Хорошо, – скрепя сердце, сказал я.

Родерик сошел с коляски, я помог ему с жирандолем и полез в портмоне.

Поездка стоила мне полтора шиллинга. Кэбмен отсалютовал. Я взглядом проводил кэб, неспешно поворачивающий к Риджентс-парку.

Мимо прошла девушка в шляпке с вуалеткой, потом старичок. С неба заморосило.

Мне вдруг пришло в голову, что Гарпаст знал, знал, что я без пистолета, но все равно оставил меня одного. А если бы Артур Томас оказался не Артуром Томасом, а грабителем? А если бы к нему на помощь примчались приятели?

О, как я одинок!

Я высморкался в платок. Зажглось окно нашей с Родериком квартиры, силуэт жирандоля возник в нем.

На миг мне представилось, что я поворачиваюсь и бреду прочь от дома, ухожу в туман, в новую жизнь, пропадаю навсегда. Нет, невозможно.

Войдя, я раскрутил шарф, снял сюртук и, окунувшись в запахи, плывущие с кухни, прошел к обеденному столу.

– А, Джонатан, – обернулся ко мне Гарпаст, – скажите, ну не прелесть ли?

Жирандоль стоял в центре стола, сместив супницу и тарелки.

Резную деревянную подставку украшали пластинки из слоновой кости. Полунагая женская фигурка на два с лишним фута тянулась из нее вверх. Скрещенные ноги, голый живот, широко расставленные, изогнутые руки, на лице – улыбка, слепые, без зрачков глаза, между бровей – словно кружок от грязного пальца. Пол-головы у девушки отсутствовало, открывая углубление для свечи. Еще две свечи полагалось крепить на иглы в ладонях с чашами.

А сверху нависала хрустальная крона, искрились и покачивались то ли листья хрустальные, то ли яблоки.

– Прелесть, – сказал я.

– Да, – любуясь, наклонил голову Родерик. – Жалко, не моя, а дядина. Кстати, завтра утром мы с вами едем к нему.

– Вокзал Паддингтон или Чаринг-Кросс?

– Паддингтон, конечно же!

– Господи! – появившись в гостиной всплеснула руками миссис Терриберри. – Уберите это непотребство!

Она даже отвернулась, застыв с оскорбленно выпрямленной спиной.

– Ну уж! – Гарпаст, надувшись, составил жирандоль на пол, ближе к этажерке с пострадавшим ранее атласом, и накрыл его куском ткани.

– Что за времена! – Убедившись, что непотребство убрано, миссис Терриберри пошла вокруг стола, поправляя тарелки. – Мой покойный супруг это бы не одобрил. Может у него и были интрижки на стороне…

Мой друг снял и встряхнул визитку.

– Мы уедем на неделю, – сказал он, садясь. – Корреспонденцию, какая будет, оставляйте на тумбочке в прихожей.

– Не думаю, что ее будет много.

Я следил за подрагивающими руками миссис Терриберри, за ее медленными движениями, за пудрой, щедро усыпающей плечи, и думал, что умри она, нам придется съезжать. А где еще мы найдем такую удачно расположенную и недорогую квартиру?