– Горько-о! – закричали все хором.

Лиза впилась в губы Вите под бурные аплодисменты. Они были все такими же мягкими, страстными, парализующими волю. Лиза как змея. Прежде чем проглотить лягушку, змея парализует ее волю, и лягушка сама лезет в открытую пасть. Точно так же и Витя растворялся в Лизиных губах. Он обмяк, прилип к ней всем телом, взгляд его стал теплым, влюбленным, и он нежно и незаметно стал поглаживать ее в районе бедра.

Выпили, закусили, опять было «горько», оно повторялось бессчетное количество раз. У Вити уже губы болели от поцелуев, но теперь он ждал главного. Теперь он ждал, когда все разойдутся и они с Лизой, этой гордой, ранее недоступной барыней, взойдут на брачное ложе, где, кроме них двоих, никого в мире существовать не будет. И он утонет в ней, растворится вместе со всеми своими бедами и невероятной неустроенностью в жизни.

Как медленно тянулось время, как медленно гости тянули водку, вино и шампанское и как противно кричали «горько»! Под это «горько» можно было только целоваться, а ему хотелось большего. И кажется, Лизе этого тоже хочется.

Ну вот, слава богу, уже четвертый час ночи, гости начали клевать носами. Теща стала убирать со стола посуду. Сокурсницы Лизы, Тоня, Маша и Саша, одеваются в прихожей, собираются уходить. Трамваи еще не ходят. Идти им всем пешком около пятнадцати километров.

Лиза, теперь уже законная жена, подошла к мужу и сказала:

– Поезжай-ка в общежитие досыпать. Я не хочу оставлять тебя здесь, чтоб ты лез ко мне. Первая ночь у нас будет там, на квартире, которую ты снял для нас. Мать не должна ничего видеть, ничего знать.

– А чего знать, чего видеть? – удивился Витя. – Ты же девушка, и если будет простынь в крови, это ведь естественно.

– Дурачок, ты ничего не понимаешь. Я же тебе уже сказала: я такая страстная, такая страстная, кричать начну, волосы на себе рвать, а может, и тебя лысым сделаю, мы вдвоем начнем кричать от радости и боли, мать перепугается. Короче, иди, не нервируй меня. Я тоже тебя хочу. Сейчас как ухвачусь, оторву, а ты без него поедешь в свое общежитие. Уезжай, пока не поздно, слышишь, хорек невоспитанный? – она надвинулась на него грудью, теперь уже не женской, а грудью жены, полицейской дочки.

Витя перепугался, захлопал глазами, оделся и вместе со всеми гостями отправился в центр города, а оттуда еще пять километров до общежития.

Гости молчали, никто не спрашивал Витю, что случилось, почему он не остался. Только Тоня взяла его под руку, тесно прижалась к нему и шепнула на ухо:

– Мне жалко тебя.

– Если ты меня действительно жалеешь, останься со мной. Я брошу все, и мы уедем на край света, – шепнул он ей на ухо.

– Чудак, так это не делается. Ты мог бы раньше мне сказать эти слова, но не смог этого сделать. А теперь ты говоришь так от отчаяния. Я не знаю, что бы я сделала, если бы мой муж выставил меня в первую же брачную ночь.

– Все, я больше к ней не вернусь. Никогда.

– Вернешься. Она сама за тобой завтра приедет. Ты любишь Лизу. Ты и сейчас любишь ее. Она хорошая сучка. У нас на курсе никто не любит ее. Ты по собственной воле попал к ней в зубы. Теперь будешь расхлебывать. Много кровушки она тебе попортит. Все еще впереди.

– Тоня, не говори никому ничего, хорошо?

– Можешь спать спокойно. Я бы так никогда не поступила, как она. Лиза – героиня твоего романа двадцатого века, в девятнадцатом таких не было. Правду ты говорил: любовь слепа…

Он добрался до своего общежития с восходом солнца. Сна как ни бывало. Куда идти? В ботанический сад. В ботаническом саду – ни души. Все граждане от мала до велика находились в сонном состоянии после вчерашней первомайской демонстрации.