– Значит, это я говорю. Но это не только не утешило, а ещё больше напугало.

Мужик вроде как прислушался. И вдруг открыл заросшее дупло рта и спокойно проговорил: "Ты помолчи, а то хуже будет. На вот, попей!"

Об иссохшие стенки пищевода звонко ударила холодная струя рассола. Давид тогда обмочился. Впервые…

Он рос в красивом и богатом грузинском доме у пологого склона горы, возле мелкой горной речки. Папа был дипломатом. Когда Давиду исполнилось чуть больше четырёх, отец не вернулся из командировки. Мама плакала, ходила к батюшке. Через неделю собрала чемодан, закрыла дом, и они на старом «гольфе» уехали к бабушке в горное село. Сын не спрашивал, а мама и бабо не говорили, что случилось. В семье не привыкли болтать лишнее.

Мальчик пошёл в школу там же, в деревне. В классе было четыре ученика. Он пятый. Молодой учитель не стремился удрать в город. В любое время года, если погода позволяла, собирал школьников в красивом ущелье над речкой. Здесь они разжигали костёр, пекли лепёшку, заворачивали в неё сыр. Ели и пили горячий чай из кружек с торчащими из них ветками чабреца и кипрея. Учителя звали Шалико. Он читал, а притихшие мальчишки слушали «Витязя в тигровой шкуре».

Шалико рано заметил рисунки Давида. Ещё нетвёрдая детская рука упорно нащупывала движение и жизнь за рамками плоскости. Мальчик рисовал воду, птиц, облака, хлеб. От взгляда на его рисунок сердце начинало учащать свой ритм. Молодой человек не думал долго. Он сказал Нине, что работы сына надо показать профессионалу.

Так они вернулись в родной дом. Теперь два раза в неделю на два часа мама возила сына в Тбилиси.

Новый учитель. Художник. Признался, что не станет морочить за деньги голову молодой мамаше. Он даст мальчику основы, поставит руку и покажет работы другим. Давид ещё в первый класс не пошёл, когда о нём сделали передачу на местном телевизионном канале.

Аккуратно причёсанный мальчик в сером костюме за десять минут эфира сказал только одно слово. Это слово было: «Да». В ответ на вопрос улыбающейся телеведущей о том, станет ли он великим художником. Таким же, как Нико Пиросмани.

Мама очень волновалась и всё время поправляла белый кружевной воротничок на гладком вишнёвом платье. Давид для неё стал бы великим в любом деле.

Первые признаки болезни проявились у мамы, когда сын перешёл в последний, одиннадцатый класс. Он отказался от дальнейшего образования. Второй раз они закрыли свой дом и уехали к бабушке. Та ухаживала и приглядывала за больной. Иногда находила ночью босую, в одной сорочке у ограды пастбища. Вела за руку домой, мыла в тазу окровавленные ноги, переодевала, поила тёплым молоком и укладывала в постель.

А Давид на автолавке возил в село продукты.

Мама умерла через пять лет. Она поскользнулась на овечьей тропе и упала в расщелину. Случайно не разбилась, просто замёрзла там. Бабушка к тому времени уже плохо ходила и видела. А Давид стал выпивать. Один. На полу автолавки с распахнутой дверью.

Несколько человек: две соседки в чёрном, учитель с ребятами и бабо – похоронили маму Давида. Он тогда пьяный уехал в город. Там его задержала полиция. Отобрали машину, права и посадили в обезьянник. А после отправили домой.

С тех пор прошло сколько-то времени. Сколько – Давид не знал. Он жил в забытьи. Иногда через туман к нему ныряли какие-то существа, похожие на людей. Они приносили еду и водку за вещи из дома. С пьяным упорством парень отказывался от наркоты. Считая, что так не будет. «Сказал! – И всё!».

В дверь кто-то назойливо звонил. Теперь стало понятно, что уже давно. Звук впился в мозг, как сверло. Нетвёрдо, то и дело натыкаясь на предметы, хозяин добрался до входной двери. Глазок был замазан краской. Попытался соскрести, сломал ноготь и, ругаясь заорал: «Кто-о?!»