В ожидании скорого на восток он пристроился в зале ожидания. На перрон надо выходить с приходом поезда, когда вся толпа ринется к вагонам. В толчее всегда можно проскочить в вагон, а там само собой утрясется. Сидел Лева с прикрытыми глазами, голова с похмелья хоть и не болела, но внутрях подсасывало, и во рту было погано, будто в нем ночевали поросята.

– Вот он – субчик!

Лева не сразу сообразил, что голос ему знаком и что субчик – никто иной, а он. А когда сообразил, Феня уже сидела рядом.

– Ты что же это надумал, глаза твои бесстыжие! Люди тебе пособляют, а ты плюешь на них!

Лева поглядел на нее исподлобья, в нем шевельнулась благодарность к этой простодырой бабенке.

– Чего же ты, Лева, жалости-то не имеешь? Зачем Нинку обидел? Ты же виноватой сделал ее своим уходом. А каково с виной-то жить? Эх, Лева, Лева!.. Понимаю, за проволокой обхождению не учат. Так сердцем дойти должен. Нинка у нас святая. Не повезло ей в жизни, Лева. Сиротой с малолетства осталась, тебе сиротская жизнь ведома. Жених у нее был, на тебя между прочим обличьем смахивал. В армию уходил, обручальное колечко ей подарил, пусть, сказал, дожидается своего часа. Три года она ждала его. К ноябрьским праздникам прийти сулился. А вместо его самого цинковый гроб из Чехии прислали. Чужую народную власть защищал… Вот так, Лева.

– Не знал я, – буркнул он.

– Знал – не знал, а жениться – не корову торговать. Женщине уважение и ласка нужны, ухаживание. В кино там вместе сходить, на демонстрацию. Я со своим покойным мужем и познакомилась на демонстрации.

Вокзальное радио объявило о прибытии поезда. Кочевой народ заволновался. Лева тоже дернулся, но Феня решительно сказала:

– Вот что, Лева. Никуда ты не поедешь. Получишь документы, оглядишься – тогда и ступай на все четыре стороны, коли приспичит… Господи, да ты никак выпивший? Несет от тебя, как из лохани! У, бесстыжие твои глаза, а еще женихаться вздумал!..

Скорый поезд укатил куда надо, а Лева послушно побрел за Феней. И все покатилось, как было ею задумано.

Паспорт ему выписали. На работу он устроился плотницким подсобником на Фенину стройку. Сама она кудахтала над ним, как клушка над цыпленком. А Нина стала вся из себя вежливой и холодной, отчего Лева то впадал в тоску, то злился и тогда испытывал желание немедленно бежать туда, где гремит по холодным камням золотой Федькин Ключ. О дне, назначенном для регистрации брака, никто не вспоминал.

В один из вечеров он сказал Нине:

– Пошли в кино, а?

Она глянула на него без сияния в глазах. Он поспешил заверить:

– Да не для ухаживания я, просто так. Чего дома-то сидеть?

Она согласилась. Народу в зале было полно, хотя кино оказалось пустяшным. Красивенькая свинарка с накрашенными губами пела песню о том, что она никогда не забудет овечьего пастуха. Люди на экране сплошь были веселые, выказывали свою богатенькую жизнь и волновались по никудышным причинам. Лева таким сказочкам не верил. А глянул сбоку на Нину, поразился. Она переживала за свинарку на полном серьезе, и глаза то беспокоились, то улыбались. Он нашел в киношном сумраке ее руку, она не отдернула сразу, но погодя, все же высвободила. В тот миг Лева и нажал на все тормоза и решил выруливать назад. Когда после кино уже слезли с трамвая и шли к дому, он сказал:

– Завтра я от вас отчаливаю. Не хочу мозолить тебе глаза, а себе душу.

Нина остановилась, поглядела на него пристально. Потом вдруг провела рукой по его уже отросшим волосам. Ответила:

– Не надо уезжать, Лева.

Ну, скажите, можно ли понять женский характер? Можно ли проникнуть в мотивы женских поступков? Неужели святая Нина полюбила бывшего зека? А, может, не полюбила, а пожалела? Да и кто скажет, где граница между бабьей жалостью и любовью?