До этого здешнее, московское училище не то чтобы влачило жалкое существование, но, во всяком случае, было в тени у петербургского, столичного «коллеги».

Увы, в 1864 году на должность Львова заступил новый управляющий, В. С. Неклюдов. Он решил, что нравы здесь чрезмерно либеральные, и начал активно завинчивать гайки. Главное же – упразднил драматический класс. Актер П. Рябов вспоминал: «Вскоре от главного директора последовало строжайшее предписание о запрещении в школе заниматься драматическим искусством всем воспитанницам… Вследствие этого было приказано сломать и саму сцену в школе, но почему-то эта сломка не состоялась».

А в 1862 году в жизни училища произошло, на первый взгляд, заурядное событие – среди прочей детворы в класс приняли некую М. Ермолову. Впрочем, нельзя сказать, чтобы она была совсем ничем не примечательная. Один из педагогов, А. Данилов оставил воспоминания о десятилетней Ермоловой: «Большие умные глаза, строгое, серьезное выражение лица, осмысленный, не по возрасту, взгляд, – всем привлекал к себе этот ребенок. Едва я начинал объяснять что-нибудь, она не спускала с меня глаз, боясь проронить слово. Если шаловливая, живая подруга шептала ей свои детские речи и отвлекала тем ее внимание, – она, не оборачиваясь к ней, отводила ее рукой, тихо отодвигалась и все с тем же сосредоточенным вниманием слушала меня, как наставника. Писала она уже тогда почти безукоризненно, хотя не знала никаких правил языка. Это далось беспрерывным чтением книг, которыми снабжал ее отец, суфлер Малого театра. Читала она, разумеется, без всякого выбора водевили, трагедии, драмы и, вероятно, перечитала всю наличную библиотеку театральную. Заметив в ней эту страсть к чтению, я стал носить ей книги, и могу сказать, что она их просто поглощала, так что собственного собрания моих книг хватило ей ненадолго. Пришлось доставать у других и, наконец, брать и в библиотеке. Можно сказать, что к выходу из школы М. Н. прочла все, что стоило прочесть в современной литературе нашей. К счастью, в дело чтения не мешались ни начальница, ни инспектор школы и не считали наших лучших поэтов зловредной пищей для молодых умов».

Конечно же, Ермолова самым активным образом участвовала в школьных постановках и, соответственно, была одной из главных жертв «преобразователя» Неклюдова.

* * *

Адресная книга «Вся Москва» за 1908 год об этом учреждении писала: «Императорское московское театральное училище, угол Софийки и Неглинного проезда, имеет два отделения, балетное и драматическое. В балетное отделение принимаются дети русских подданных христианского исповедания от 9 до 11 лет. Обучение для приходящих бесплатное. На драматическое отделение принимаются русские подданные всех сословий христианского вероисповедания не моложе 17 лет и имеющих свидетельство об окончании не ниже 5 класса среднего учебного заведения или выдержавших испытание на экзаменах при училище. Плата на драматическом отделении 100 рублей в год. Окончившим драматическое отделение присваивается звание неклассного художника».

В наши дни такие правила могут кое-кого и покоробить – еще бы, мягко говоря, не слишком либеральные ограничения по вероисповеданию. Но в царской России подобное было делом привычным, а то, что на плановое драматическое отделение принимаются абитуриенты из любых сословий, делало «Щепку» учреждением достаточном передовым.

* * *

В Первую мировую войну здесь был оборудован военный госпиталь. «Обзор лазарета Императорских театров для больных и раненых воинов» об этом писал: «Оригинальную картину представляла из себя, вчерне, внутренность ремонтируемого здания, походившего на улей, где, как трудолюбивые пчелы, с раннего утра до позднего вечера работали над окраской кроватей, столов, скамеек, дверей и окон не только артисты и артистки Императорских театров, но и ученики Императорского Московского театрального училища. Можно было видеть рядом с оперным певцом, преобразившимся в рабочего, окрашивающего двери, одну из звезд московского балета, стоящую на подоконнике и промывающую стекла окна, а дальше в запачканных краской передниках кордебалетные танцовщицы усердно красили эмалевой белой краской железные кровати, на которых они так еще недавно сами спали, будучи в интернате Училища.