Да, именно так она и сказала: «Я не позволю». И он понял, что это окончательный ответ. Он тогда не стал горячиться, спорить, заявлять протест. Он просто ушел и стал думать. Он думал всю ночь. Строил один план, другой, третий… И наконец, уже к утру, принял окончательное решение.

…Дверь института при его приближении услужливо распахнулась.

– Доброе утро, доктор Вакано! – пророкотал низкий голос дежурного робота. Увидеть дежурного как нечто целое было нельзя: электронный мозг располагался где-то в вычислительном центре, глаза смотрели на входившего с потолка и стен, а руками служили разного рода отпирающие и запирающие устройства.

– Вы сегодня рано! – продолжал голос. – Спешите продолжить работу?

– Да, Джон, спешу, – ответил ранний посетитель.

– Хочу предупредить, сэр, – произнес голос, когда ученый уже подходил к лифту. – Вчера вечером – точнее, в 23 часа 57 минут – госпожа Сонг выпустила распоряжение, согласно которому вам запрещается выгуливать ваших питомцев в парке. Разрешены только прогулки во внутреннем дворике.

– Вот как? – произнес Вакано, стараясь, чтобы его голос звучал как можно равнодушней. – Что ж, директору института виднее, как строить внутренний распорядок.

– Совершенно верно, сэр! – отозвался голос. – Успешной вам работы!

Ответом дежурному была улыбка, несколько кривая. Она держалась на лице Петра Вакано до того момента, пока не сошлись дверцы лифта. После этого доктор уже не улыбался. Более того – он позволил себе несколько крайне резких высказываний как о самой госпоже Сонг, так и о ее родителях, а также о ее заместителях на посту директора профессоре Варанаси и докторе Хойле. Черт возьми, этот запрет ломал весь его план! Проклятая дама широких взглядов, эта толерантная женщина, как видно, догадалась о его намерениях. И решила им помешать. Она не даст ему вывести из института Грома; а если он бежит и начнет работу в другом центре – скажем, в Сиднее, или Нагасаки – она и там будет ему мешать. Но он не сдастся, не сдастся! В конце концов, кроме Земли, есть другие места, где живут и работают люди. И можно создать собственный центр, в котором никто не будет его контролировать. Деньги можно попросить у отца. Должен же он хоть когда-то, хоть в чем-то помочь сыну! Все это можно обдумать потом. Но бежать надо сегодня, сегодня обязательно; завтра они перекроют все лазейки. И лазейки перекроют, и Грома могут убить. Да, вполне могут. Вызовут его, Вакано, на какое-нибудь дурацкое совещание, а в это время… Нет, надо действовать сейчас, нельзя терять ни минуты!

Доктор чиркнул пропуском по считывающему устройству и вошел в лабораторию. Все здесь было ему родное, все было сделано по его заказу, или его руками, все приспособлено для работы. И все это придется бросить. Ну, что тут горевать; с этим ничего не поделаешь.

А где Гром? Почему не встречает своего хозяина и друга? Почему эта здоровенная черная псина, эта лукавая морда, исполненная собачьего достоинства, не стучит по полу крепким, как палка, хвостом, не заглядывает в глаза? Не кладет лапы ему на плечи? Правда, Гром уже больше месяца, с тех пор, как была введена первая порция плазмы и началась перестройка его организма, не делает многого, что делает любая собака. Но у входа он Петра всегда встречал.

Вакано глянул влево, вправо – и увидел. Гром сидел на столе, придвинутом к окну, и смотрел в окно. Там был парк, а дальше океан, и рассвет над океаном.

– Любуешься? – спросил Вакано. Просто так спросил, не ожидая ответа – пес пока усвоил всего четыре десятка слов, и не мог оперировать сложными понятиями, означающими предпочтение или модальность. Однако Гром, к его удивлению, повернул голову, сдвинул назад нижнюю челюсть, освобождая место для языка, и отрывисто произнес: