Становиться старше – как правило, значит вступать в возраст наконец-то найденных и полученных ответов. Предполагается, что мы становимся мудрыми и понимающими. Но ответы не могут исчерпать все изобилие вопросов. Хорошая жизнь – это правильно заданный вопрос, прояснение которого бесконечно откладывается. В существовавших прежде бесписьменных обществах – таких, как в Западной Африке, – любой старик, прошедший обряд посвящения и способный разговаривать с умершими, считался воплощением духовного богатства. «Когда умирает старик, сгорает целая библиотека», – заявил в 1960 году малийский писатель Амаду Ампате Ба. А в Европе мы скорее скажем, что вот наконец умолкла заезженная пластинка. Старость традиционно сопротивляется скорости: она шествует торжественной поступью, ей нужно время, чтобы поразмышлять и взвесить свои решения. Однако чувства преобладают даже в тот момент жизни, когда время пролетает с бешеной скоростью, когда один день стремительно увлекает за собой другой, как рушащийся карточный домик, когда счет идет не на годы, а на месяцы или даже недели. Преклонный возраст являет собой парадокс: это ускорение, замедляющее ход.

«Осень жизни» – понятие, определения которого всегда были противоречивыми: это может быть тихое неспешное угасание в атмосфере всеобщей любви и уважения, но также и тоска по жизни, которая завершает свой полет, тоска от нескончаемо долгого заката в преддверии неизбежной зимы. Наше отношение к старости переменчиво, мы можем то превозносить, то демонизировать ее, то восхищаться, то презрительно отталкивать. К тому же в наше время человек преклонных лет обязан своим долголетием лишь успехам медицины[25], а вовсе не собственным заслугам. Когда-то такой человек был редкостью, его окружали почет и уважение, зато сегодня их пруд пруди. Но положение его зыбко, он не способен определить свой статус или осознать смену стадий жизненного цикла. «Не упустите в жизни лучезарного июня»[26], – говорил Владимир Янкелевич. Однако и другие месяцы – сентябрь, октябрь, декабрь – могут быть столь же великолепны, пусть на первый взгляд и не такие солнечные.

Традиционно старость всегда была временем умиротворения. Так чувствовали себя старенькие бабушки и дедушки, когда со всепрощающей лаской и всепонимающей добротой обнимали внуков. Уходило второстепенное, оставалось главное: в иссохшем теле могло удержаться только самое важное – величие ума и красота души. Жизнь вытекала из тела по каплям, она сохранялась лишь в пламени, в душевном жаре, но это был возвышенный огонь, вызывавший всеобщее уважение и восхищение. Сейчас эта схема нарушена: с одной стороны, жизнь остается активной и деятельной, с другой – ей противостоит жизнь хилая и убогая, которую мы гоним от себя, как страшный сон, это жизнь прикованного к постели старика, обреченного на медленное угасание. Он тратит всю свою энергию на то, чтобы ему не стало хуже, каждый новый день означает для него новую борьбу с распадом[27].

На одно клише накладывается другое: нам кажется, что преклонные годы должны соответствовать периоду жизни, когда человек шаг за шагом расстается со жгучей жаждой земных удовольствий, когда он посвящает себя размышлениям, анализу и избавляется от безапелляционности в суждениях, прежде выдававшихся за непреложную истину. Все это делается, чтобы лучше подготовить себя к отправлению в последний путь. И все же нет никакой уверенности, что такое самоотречение представляется соблазнительным для доброй части наших современников. По правде говоря, вполне вероятно, секрет счастливой старости кроется в прямо противоположном: