Мариэль не убивала.
Мариэль сгорела.
Собирая грибы, я проверила капканы, которые мы расставляем в стратегических местах, и продолжала идти, пока не услышала радостный и звонкий шум воды в ручье безумия. Как молвит нам Он, Бог одарил нас этим отдалённым прибежищем, этим маленьким первозданным Эдемом с чистой водой, поднимающейся из центра земли или ниспадающей из небесных, невидимых рук нашего творца. Мы не ведаем, не понимаем логически, как свершается чудо, мы просто принимаем это. Без веры нет заступничества.
В воде ручья безумия встречаются рыбы со впадинами вместо глаз. Мы как-то раз сварили их и дали служанке, у которой пятна на теле, почти нет зубов, отдельные пряди вместо волосяного покрова и отвратительный голос. Она не захотела пробовать рыбу, но мы заставили её есть эту «мерзость – для мерзкой», как напевала Лурдес, когда мы открывали служанке рот и запихивали куски с чёрными дырами. Служанка выжила и призналась нам, что её грудь была охвачена пламенем. Кровь превратилась в лаву, в горящий океан, который сжигал её. Вены стали огненными нитями. Вот почему мы слышали её крики значительную часть ночи, пока она не умолкла и мы не решили, что она умерла. Потом она поведала нам, что провела всю ночь с ощущением, будто находится в ручье безумия, погружённая в воду (которая в бреду казалась ей чёрной), наблюдая за молниями, которые корчились, как угри, а её руки и ноги были спутаны водорослями, и она не могла пошевелиться, тонула, окружённая невидящими глазами, глазами, которые плавали отдельно и глядели на неё не моргая. Никто не захочет есть такую рыбу.
Я почувствовала влажный холод и продолжала брести. Мухоморов не нашла, а ведь хотела собрать немного для Лурдес, чтобы посмотреть, как она лишится самоконтроля и выставит себя дурой. Растелешится в трапезной или в часовне Вознесения Господня, начнёт бегать по саду. Укусит Сестру-Настоятельницу или выдернет у себя прядь мягких рыжих волос. Начнёт безудержно плясать, как невменяемая. Но я нашла лисички, а не смертельные трубочки. Они были бы так уместны, так хороши для поминальных пирогов.
А ещё я обнаружила ягоды плюща, несъедобные, ядовитые, но годные для приготовления чернил, поэтому написанные здесь слова – разного цвета. Кроваво-красного, угольно-чёрного, индиго, охристого.
Излагаю это так, будто я там и сейчас, словно могу пережить всё заново. Я пытаюсь уловить каждую секунду того момента в надежде, что сумею нанизать их на буквы – эти хрупкие символы, – ибо мои ощущения настолько отчётливы, что я не сомневаюсь в реальности своих воспоминаний и вымысла. И стараюсь запечатлеть то настоящее, то самое «сейчас», которое размывается с каждым обозначенным словом речи, явно недостаточной для точного выражения. Хотя я нахожусь в этом настоящем, которое неизбежно станет прошлым, всего лишь словами в пустыне на запятнанной бумаге. Сейчас я на кухне, босая, в полутьме, одна. Пишу за столом, при тусклом свете углей, прислушиваясь к ночным звукам. Я постоянно начеку, чтобы никто не смог заметить мои листки бумаги.