– А может, никогда ничего и не было? – в нерешительности подумал он и робко улыбнулся.

Его собачка одобрительно затявкала, кактус в горшке едва заметно колыхнулся, будто обрадовавшись, и растопырил свои дряблые колючки, а ворота за окном отозвались дружеским скрипом.

– Конечно, не было.

В деревне Дрозды жило много народу, почитай сто дворов от самой окраины до большого деревянного моста через речку Дроздовку. Жили дружно, держались все вместе и в горе, и в радости. Как начнут, бывало, свадьбу гулять или в солдаты парня молодого провожать, так весь люд деревенский собирается, никто в стороне не остается. И была в деревне своя церковь с куполом и золотым крестом, и своя мельница, что крутила крыльями, не уставая, все лето до самых холодов, и большая рыночная площадь, на которой в красные дни было не протолкнуться, и школа своя, и сельская баня возле пруда, а еще густой темный лес за околицей, в котором звенело на всю округу множество птичьих голосов. А больше всех заливали певчие дрозды, и любили их все жители деревни, и старые, и молодые.

А среди дроздовцев старше и мудрее всех была Марья Гавриловна Горевалова по прозвищу Горевуха. Век вековала она в родной деревне, но лишь на старости прилепилось к ней это имя.

По молодости Марья Гавриловна и не думала горевать. Жила она со своей большой и дружной семьей в просторном деревянном доме с террасой, высокой крышей и всегда распахнутыми настежь ставнями. Шли годы. Дети выросли и разлетелись из родительского гнезда. Деда своей Егора Горевалова она похоронила на сельском кладбище прямо за церковью еще позапрошлой осенью. И осталась одна-одинешенька горевать в старом доме, в котором вместо веселых детских голосов стал гулко завывать ветер, хлопая скрипучими ставнями. Крыша гореваловского дома начала протекать, но залатать ее было некому. Ветхий забор во дворе покосился и чуть не придавил пышный когда-то куст белой черемухи. Да и сама черемуха, точно ее хозяйка, вся высохла и осталась стоять с голыми скрюченными ветками как жалкое напоминание о прошлых цветущих годах.

Люди старались обходить Горевухин дом стороной, не желая нарушать своим вниманием чужое одиночество. Лишь изредка сердобольные старушки, бывшие когда-то ее подругами, приносили ей то молока, то хлеба. А иногда какой-нибудь сосед, проезжая мимо на телеге с дровами, подкинет ей дровишек на зиму и поспешит быстрее к себе домой, где тепло и уютно и где ждут хозяина с нетерпением и пирогами.

А потом и старушки соседки, состарившись, сами дальше огорода выходить перестали, и прочие односельчане в делах да заботах стали реже наведываться в дом Горевухи.

Стояла долгая и нудная осень. Собралась как-то Марья Гавриловна пироги стряпать. Сняла с полки тяжелый мешок с мукой да по немощи своей и выронила его. Упал мешок на пол, а мука взяла да рассыпалась. Белой пургой завьюжила по всему дому.

– Вот беда, – запричитала старушка.

Но делать нечего. Натянула она себе на голову толстый черный платок, изрядно потрепанный и обвисший неровной бахромой по краям, обула стоптанные рваные галоши, чтобы в грязи не увязнуть, взяла в руки старомодный потертый зонт с длинной ручкой от дождя и пошла на базар.

Вышла она на улицу, закрыла за собой покосившуюся калитку, глянула на небо. А там, прямо над ее домом, нависла огромная туча, низкая, кривая, черная.

– Смотри, смотри. Наша Горевуха прямо как эта черная туча, – услышала она вдруг веселый детский голос.

Своими подслеповатыми глазами старушка не могла видеть в полумраке двух сорванцов, сидевших верхом на соседском заборе. Но зато она хорошо слышала неприятный для нее разговор.