Мечтой о море заболев,
стал ненавидеть волокиту.
Примчав из Ладоги, велел
позвать Демидова Никиту,
сказав: «Желанием горю
под этой собственною крышей,
как обещание Царю
им выполняется услышать».
Знал государь, что не пятак
цена уральскому железу,
а тут ещё и шведы лезут,
не унимаются никак.
И значит, надо пушки лить
помимо труб, оград и арок —
солдату русскому подарок —
чтоб по врагу из них палить.
Демидов ждал уже царя:
на стройке города недели
заводчик прожил. Но не зря
те две недели пролетели.
Он в арсенал ходил и в крепость,
был там, где публика пила,
но не вина шальная крепость
в питейный дом его влекла.
Он появлялся среди бедных,
чтоб о железе говорить;
и мужиков, в горах потребных,
на пояс Каменный сманить.
А как с депешей скороход
к нему явился, удивился:
ведь он давно к царю стремился,
а тут сам царь его зовёт!
И не прошло ещё и часа,
как он уже к Петру примчался.
Расцеловался царь с Никитой,
затем позвал за стол накрытый.
Вдвоём обедали, вспотели,
как борщ с бараниною ели,
и наливала им вина
хозяйка, царская жена.
Но пить анисовку Демидов
не стал, сославшись на недуг,
слегка пригубил штоф для вида
из её милых, нежных рук.
Царь выпил, крякнул и спросил:
«Так сколько пушек ты отлил,
чтоб мы, паля из них по шведу,
смогли скорей добыть победу?»
И был ответ царю: «Немножко!
Но это же – к обеду ложка!
По рекам сын мой в этот час
сплавляет царский твой заказ.
На всех шестидесяти стругах —
металл для стройки Питербурха,
и всё погружено, как надо —
ворота, арки и ограда.
И там же бережно уложен
тот ценный груз, который сможет
отбить желание врагам
соваться к невским берегам!»
В глазах Петра был виден блеск —
ответ понравился ему.
И он услышал моря плеск
в тот миг вдобавок ко всему.
«Ты отдохни, – сказал он Кате,
как сапоги решил надеть, —
а мы с Демидычем покатим
на гавань нашу поглядеть».
Переодевшись, вслед за гостем
он с треуголкою и тростью,
клонясь, шагнул в дверной проём
к тележке с розовым конём.
И по бревенчатой дороге
на той тележке, свесив ноги,
они всё ехали, тряслись.
Не скоро к морю добрались.
Успели город разглядеть,
да, проезжая, пожалеть
тех среди тысячи людей,
одетых в рвань, и без лаптей, —
была промозглою погодка.
И запах сосен, словно винный,
стал источать им двор гостиный,
затем – матросская слободка.
– Гляди, Демидыч, на то место, —
царь указал в одну из просек. —
Там возведём Адмиралтейство!
И не поздней, чем в эту осень…
Мосты проехали и вскоре
пред ними вдруг открылось море!
Царь, соскочив с тележки первым,
встречался с ним, как с другом верным.
А море жило, волновалось,
плескалось, пенилось у края,
и даль свинцовая морская
с небесной серостью сливалась.
На берегу сухом, бугристом,
где намечалось строить пристань,
уже цейхгаузы и склады
рядком стояли у ограды.
Демидов, глядя на царя,
тихонько начал: «Может, зря
ты, Алексеевич, всё это?..»
И смолк от быстрого ответа:
«Уверен твёрдо, что не зря!
Бросать здесь будут якоря!
Что за товарами сюда
придут торговые суда!
Уж если мы смогли отбить
земли у шведа нашей русской,
из рук её уж не упустим
и, значит, гавани здесь быть!»
Сказал и взгляд от горизонта
всё оторвать никак не мог,
и море, будто зная что-то,
у царских пенилось сапог.
А за спиной царя усталой
плодом неистовой мечты
рождался город небывалый —
источник вечной красоты.
О реке Чусовой
Днём весенним батраки
у бушующей реки
груз на струги погрузили,
что подводами свозили.
Сосчитали всё, как надо,
за сохранностью следя, —
от узорчатой ограды
до последнего гвоздя.
На шестидесяти стругах
повезут для Петербурга
наши предки силачи,
бурлаки-бородачи.
Вёрст отмеряют немало
Камой, Волгой и Окой,
но сначала предстояло
плыть им нашей Чусовой.
Что строптивою зовется;