Беру притихшего сына за ручку. Идем к ресепшену. Завидев нас, Савва весь напрягается, опасаясь, что я его выдам.

– Сочувствую, – девица взглядом указывает на мой подбитый подбородок. – Эти мужики такие козлы.

Савва сгребает со стойки выданный ему ключ и выступает вперед, предостерегающе на меня глядя. То, что он настолько меня недооценивает, бьет вожжой под хвост всех моих чертей.

– Вы не представляете себе даже, насколько! – покладисто соглашаюсь я.

– Кто, я не представляю? Да ну. Сама такого же взашей погнала недавно. Что ни рабочая смена – так приступ ревности. Думал, я тут развлекаюсь с гостями. Вот не козел? Мне ж иной раз в гору некогда глянуть… За сутки убьешься так, что домой еле ноги тащишь. А мой-то без работы сидел последние полгода, откуда ему знать, как оно? Делать ему нечего – вот и придумывает себе всякое. Я ему говорю – на работу устройся, сколько можно тебя кормить?! А он мне… – девица осекается, на меня глядя: – Да что я все о себе? У тебя как?

– А мой работает. Прокурором, – изумленный взгляд Саввы как ничто другое подхлестывает мое разыгравшееся воображение дальше. – Но знаешь, что я тебе скажу? – наклоняюсь к девице и доверительно шепчу ей на ушко. – Уж лучше бы он дома сидел. Мужика при власти просто так не выгонишь. И от него не уйдешь.

– Что, не отпускал, падлюка?

– Не-а. Убью, говорит, если только рыпнешься. Выслежу и убью.

Савва закашливается, чтобы скрыть смех. Да я и сама едва сдерживаюсь, чтобы не засмеяться в голос. Врать, оказывается, так весело! А у меня, похоже, настоящий талант. Вон, как сочувственно на меня девочка смотрит.

– Если кто-то о вас будет спрашивать – я могила, – клянется она.

– Даже не знаю, как тебя благодарить, – прижимаю руку к сердцу, может быть, тут переигрывая.

– Мама! Мне опять надо в туалет, – ноет Ромка. Если кто и мог нас выдать, то это он. Но, к счастью, все его мысли сейчас сосредоточены на больном животике.

– Да-да, бежим. Приятно было поболтать.

Наш номер располагается на втором этаже. Окна выходят на небольшой притрушенный снегом лесок, впрочем, это не очень спасает от шума, что доносится от дороги.

– А ты, оказывается, актриса, – замечает Савва, расшнуровывая свой рюкзак.

– Говорю ж, ты меня не знаешь. – Мое веселье растворяется в воздухе, будто его и не было. Неизвестность давит на плечи. Страх ворочается внутри. – Пойду, гляну, как там Ромка.

А Ромка уже справился. Вылез из душа, стоит, кривляется перед зеркалом.

– Смотрю, тебе получше.

– Угу.

– Живот не крутит?

– Нет. Только если чуть-чуть. – Ромка спрыгивает со специальной подставки, которая делает его выше, и нерешительно замирает у входа. Озадаченное выражение лица выдает, что сынок явно чем-то обеспокоен. Я подхожу к нему ближе, сажусь на корточки и, пригладив его стоящие дыбом волосы, интересуюсь:

– Тебя что-то тревожит, м-м-м?

– Дядя Савва назвал меня сынком, – отводит взгляд. – Аж два раза.

Я замираю. Сердце уходит в пятки.

– Правда? И что? Тебя это расстроило? Так иногда говорят взрослые… Это ничего не значит. Просто ласковое обращение.

– А-а-а. Ну… Понятно.

– Хочешь, я скажу, чтобы он так тебя не называл?

– Нет. Все нормально. Я пойду.

– Точно нормально?

– Я же сказал.

Ну, вот. А Савва настаивал на том, чтобы Ромке обо всем рассказать! Как будто он сможет это понять… Как будто это так просто! Взять и сказать сыну: «Знаешь, милый, твой папа на самом деле не твой. А вот дядя Савва…». Угу… Как бы не так. Тут даже у взрослого бы крыша уехала от такой Санта Барбары, что говорить про ребенка? Как вообще ему объяснить, почему все вышло, как вышло? Рассказать правду? Мол, твой отец, который тебе вовсе не отец, не мог иметь детей, и поэтому я попросила сделать мне ребеночка его брата? Звучит это, мягко скажем, не очень. И по сути оно так и есть. Сейчас я бы ни за что на это не согласилась. А тогда… Уж слишком сильным было мое отчаяние.