Сомнений теперь не осталось.

Я беременна.

5. Глава 5. Решение

Флешбек

 Двенадцать лет назад

Я сидела в своей комнате и стеклянными глазами смотрела на заголовок сочинения «За что я люблю свою маму». В свои пятнадцать лет я легко написала бы десяток страниц, рассказывая, за что я свою мать терпеть не могу. Меня бесило, что гулять можно до десяти и возле дома, что с дискотеки встречают, что вечно наезжают за тройки по химии и физике, что заставляют каждое воскресенье заниматься с репетитором английским только потому, что несколько одноклассниц тоже зубрят чертовы времена и неправильные глаголы.

Инициатором всего этого безобразия была моя мать. Отец только кивал и отстегивал денег на репетиторшу, покорно шел вечером встречать с дискотеки и для порядка пытался доказать, что без молярной массы и закона Ома я в этой жизни пропаду пропадом. Именно поэтому отца я считала сносным, а вот мать терпела с трудом. Но все изменилось сегодня вечером, когда я отправилась к себе в комнату делать вид, что села за уроки, а сама украдкой в наушниках потребляла новый альбом One Repablic. Даже через наушники я услышала, как родители ругаются.

Они регулярно цапались по поводу и без, но сейчас все было иначе. Я не разбирала слов, но интонации говорили сами за себя. А потом я услышала, как мама заплакала. Навзрыд, громко. Я оцепенела.

Никогда раньше не слышала, как мать плачет. Один раз видела. Смутное воспоминание из детства, мне было лет пять. Мама собиралась лечь в больницу, изо всех сил делала вид, что все нормально, но не смогла сдержать несколько слезинок, которые скатились по ее щекам. Тогда я сама чуть не расплакалась и сдержалась только потому, что знала – мама тогда тоже не выдержит. Мы должны быть сильными.

А сейчас за двумя закрытыми дверями моя мать не смогла совладать с эмоциями. Я изо всех сил вслушивалась, понимая, что слышать ничего не хочу, но должна знать. Я ждала, что отец заговорит, ждала каких-то объяснений, хоть что-то, что успокоит и меня, и мать, но из их комнаты доносились только всхлипы и невнятное бормотание телевизора. Папа молчал. Лишь через час он зашел ко мне.

- Кать, идем ужинать.

Я встала и пошла. Жуя макароны с сыром, я старательно избегала смотреть на мать, которая мыла посуду, на отца, который изображал голод, закидывая еду в рот. Отказавшись от чая, я вернулась к себе, раскрыла тетрадь, и слова сами собой стали рождаться в голове. Я писала все, что приходило на ум. Глупости про вкусные торты, которые пекла мама, про фотографии из ее альбома, которые я так любила рассматривать, слушая рассказы о мамином детстве и юности, про поездку в парк Горького, когда мне разрешили есть столько мороженого, сколько хотелось, про майку с именем известного футболиста на спине, которую мама ни за что не хотела покупать, но все же уступила. Я сама не заметила, как написала четыре страницы, хотя до этого едва ли могла выдавить из себя одну-две для таких дурацких сочинений.

- По литературе что задали? – просила мать, поймав меня на пути в ванную перед сном.

- Ничего, - махнула рукой. - Все устно.

Пожелав родителям спокойной ночи, я свернулась клубком в кровати, изо всех сил, стараясь прогнать прочь паническое предчувствие перемен, которое буквально душило. Я как всегда попыталась спрятаться в мире иллюзий, представляя себя красоткой, звездой, кумиром девушек, объектом восхищения мужчин, богатой, знаменитой и до безумия счастливой. Но эту скорлупу сломал крик матери:

- Как я могу успокоиться, когда ты мне два года рога наставлял?! Сам успокойся!

Я замерла, автоматически навострив уши. Но мама, видимо, взяла себя в руки, потому что больше ничего из разговора в родительской спальне разобрать было невозможно. Я сжала зубы, зажмурилась. Мне не хотелось думать о том, что услышала, не хотела понимать, что отец давно не любит мать, что наша семья – это видимость, фикция, что есть женщина… Одна ли?