– Идём, прогуляемся. – Зовёт меня за собой соседка.

– Только не далеко, Оливка! – Предупреждает её отец.

– Мы тут, вдоль берега, пап.

Он зовёт её Оливкой. Надо же. В моей груди разливается незнакомое тепло. Интересно, как бы звал меня отец, будь он жив?

– Переживает, что встретим животных. – Поясняет Оливия.

– Кого, например? – Я перебираю в голове свои знания о животных севера. – Оленя?

– Или волка. – Спокойно говорит она. – Или медведя.

– Может, тогда не стоит отходить далеко? – Таращусь на неё я.

– Мы по берегу. – Смеётся Оливия, переступая с валуна на валун.

Она явно тут как в своей стихии, а вот мне с непривычки хочется оглядываться и ступать осторожнее. Не доверяю я скользким резиновым сапогам.

– В окружении леса я всегда чувствую себя уютно. – Объясняет Оливия. – Не бойся, Анна, прыгай сюда!

Она подзывает меня, и я, стараясь сохранять равновесие, перебираюсь с одного камня на другой.

– Почему? – Спрашиваю я. – Единение человека с природой тебя так заводит?

– Когда мама была жива, мы часто ездили сюда все семьёй. – Её голос звучит глухо и надтреснуто.

Очевидно, эти воспоминания её ранят.

Я поднимаю взгляд, но вижу, что девушка улыбается. Её глаза светятся теплом.

– Сколько тебе было, когда она умерла?

– Восемь. – Её губы дрожат. – Рак. Мама боролась три года. Она – настоящий боец.

– Мне жаль. – Тихо говорю я. – Прости.

Мой отец умер от сердечного приступа, когда мне было шесть. Может, я была слишком мала, чтобы воспринять ситуацию так, как Оливия. По крайней мере, улыбка не держится на мне, точно приклеенная.

– Я часто прошу папу привезти меня сюда или на любое другое озеро, чтобы вспомнить, как мы отдыхали на природе все вместе. Тут и в лесу я слышу маму. – Оливия останавливается и смотрит на меня так, будто сейчас, в этот самый момент, открывает мне свою самую сокровенную тайну. – В шуме ветвей, скрипе стволов деревьев, в плеске воды, в криках птиц – мне кажется, я слышу её голос везде. Я прихожу сюда, чтобы поговорить с ней. Спрашиваю и слушаю, что она ответит.

Надеюсь, она шутит.

Мои брови поднимаются на лоб, но я, всё же, понимающе киваю.

– Может, не пойдём дальше? – Опасливо озираюсь я на лес.

Не хотелось бы встретиться с медведем, если честно.

– Хорошо. – Соглашается Оливия.

Мы шлёпаем по камням обратно.

– Ты верующая? – Спрашиваю я, заметив серебряный крест, выбившийся из-за её ворота во время очередного прыжка с камня на камень.

Девушка опускает взгляд и зажимает его меж пальцев.

– А ты – нет?

Я жму плечами.

– Не знаю.

– А во что тогда ты веришь?

Этот вопрос застаёт меня врасплох.

– Ну… Наверное, есть какие-то высшие силы. – Мама крестила нас, когда мы были ещё детьми. Сейчас я понятия не имею, где мой крестик, и есть ли он вообще. Для нас, как и для других семей, крещение осталось лишь обязательным ритуалом из прошлого. – Я верю в высшую энергию, которая уравновешивает добро и зло. Как-то так.

– Значит, ты веришь в Бога.

– Разве?

– Да.

– А ты? Ты веришь в загробную жизнь? – У меня не получается удержаться от усмешки.

– Я не боюсь умереть. – Улыбается Оливия и прячет крест обратно, за воротник.

– И для чего тебе крест?

– Я верю, что он меня защитит.

Не от медведя точно.

– От всего? – Скептически оглядываю её я.

– От всего. – С жаром отвечает она.

В тот момент я всё ещё продолжаю считать этот разговор ничего не значащим. Мне смешно. Оливия, конечно, не плохой человек, но она очень наивна. И ей ещё взрослеть и взрослеть.

В первый же учебный день Сампо впервые обнажает передо мной свою неидеальность.

Обычно, приходя в новый коллектив, я стараюсь выглядеть достаточно милой, чтобы показать, что настроена на общение, но при этом и достаточно сильной, чтобы подать сигнал тем, кто постарается продавить меня, если обнаружит хотя бы намёк на слабость.