Дело в том, что я просил прощения, просил Господа дать мне шанс начать жить иначе, но в моем тогдашнем понимании «шанс начать жить иначе» – это означало новую жизнь на свободе. Поэтому, когда мне дали пожизненно, я пришел к выводу, что Господь окончательно отвернулся от меня и не желает слушать и слышать меня. И я решил покончить с собой, ведь все равно мне уже нет прощения. Я так думал.

Я все уже приготовил для самоубийства и ожидал только подходящего момента для своего замысла, чтобы не успели спасти меня. Библии у меня не было, так как я избегал ее читать: мне казалось, что каждое слово обличает меня. Но в камере среди книг художественных, которые я перебирал, не зная, чем занять себя в ожидании, я нашел старенькое Евангелие. Такое старое, что некоторые листы уже ломались. Что-то побудило меня взять и почитать это Евангелие. По мере чтения стала навязчиво сверлить сознание мысль, будто я обязательно должен понять, что там написано. И эта необходимость понять казалась важнее всего на свете.

Около недели я с утра до ночи читал и читал это Евангелие, силясь что-то понять. Устав, я откладывал его с твердым убеждением больше никогда не прикасаться к нему (мол, мне уже все равно и все такое прочее). Но уже спустя какой-нибудь час, вновь вникал в написанное. А парадокс в том, что я и сам не понимал, что я должен там понять и почему так важно что-то понять. Просто идея фикс какая-то была.

И ничего я так и не понял. Единственное, что я тогда осознал: самоубийство – это лукавое малодушие, в какие бы «благородные» мотивы оно не было облачено. Я тогда только понял, что обязан нести этот крест и испить эту чашу, тем более что они заслужены, а не пытаться увильнуть.

Но, избавившись от одной лукавой мысли, я нашел другую. Я начал молиться и просить себе смерти у Бога, чтобы Он явил мне эту милость. Раз уж нет мне прощения, то чтобы Он хоть от земных страданий меня освободил. Под «страданиями» я не имел в виду, какие бы то ни было физические лишения, ибо физические лишения для меня ничего не значат. Я с детства воспитывал себя, так сказать, в спартанском духе. Нет, страданиями для меня были душевные муки, укоры и обличения совести. Это всего страшней. Кажется, в твоей душе поселилось нечто страшнее ада.

И я долгое время вымаливал у Бога смерти себе, но ее не было. Я читал Библию, вникал, доискивался. Познакомился с христианами – баптистами, мне сокамерник дал адрес их заочной библейской школы. Уроки делал, какие присылали, но все не то. Мне твердили, что Христос простил меня, что я искуплен и все такое прочее. Но я не находил удовлетворения и успокоения своей душе, потому что не мог понять этого прощения. Я говорил: пусть Христос меня простил, но я-то сам себя простить не могу и не хочу! Ибо я считаю, что не заслуживаю прощения, поэтому не могу и не хочу простить себя. Как мне жить с этим? Как радоваться своему искуплению во Христе, когда сознание собственной греховности от этого жжет, выжигает душу еще сильнее?! Мне советовали не заниматься самокопанием в своей душе, говорили, что чувства обманчивы и, принимая Христа в сердце, нужно принимать спасение как данность, не сообразуясь со своими чувствами и личными переживаниями. Таких советов и разъяснений я принять не мог и не хотел.

Я перештудировал горы духовной литературы, но ответа не находил. И только спустя несколько лет, как озарение, по милости Божией, я осознал сказанное в Евангелии о том, что верующий «на суд не приходит» (Ин. 5: 24), то есть не судится. Я понял, что верующий потому не судится, что он судит себя сам здесь и сейчас, каждый день и час, каждую минуту! Совесть верующего обличает и судит его. Ведь, по моему глубокому убеждению, нет ничего страшнее, чем когда суд творится внутри тебя, когда ты как бы сам себя судишь. От этого ни убежать, ни спрятаться, ни отмахнуться.