– Ерунда какая-то. Редкостная собачья чушь. Неудивительно, что ты хочешь умереть через пару лет, без выпивки-то. Мне она помогает. Не то чтобы у меня была тяжёлая жизнь или что-то в этом роде. Я не жалуюсь, упаси меня бог, но, чёрт побери, ты прав! Этому миру иногда не хватает красок.

– Ага. Я рад, что ты меня понял.

– И что же ты рисуешь?

– Ничего. Я же говорил тебе – всё зависит от того, что ты хочешь увидеть.

– Ты издеваешься надо мной?

Стакан Барри грохает по столу, и оттуда выплёскивается несколько мутных капель. Они похожи на капли дождя, но в них нет тех небесных огоньков, которые так приятно рассматривать на оконном стекле.

– Я тебя обидел? Нет-нет, прости, я хотел объяснить, но…

– Покажи мне.

– Что?

– Ну, свои картины. Ты ведь говорил, что живёшь здесь рядом, да?

– Через дорогу.

– Собирайся. Пошли. Мне не терпится посмотреть, на что ты тратишь свою жизнь.

На улице свежо и душно. Если у тебя дырявые ботинки, то будь уверен, что лужи проберутся в них ещё до того, как ты сделаешь первый шаг. Город похож на взъерошенного бездомного котёнка, съёжившегося между мусорных баков в ожидании еды или смерти. Ровно четыре ступеньки ведут в подвал. Лестница искалечена многочисленными шагами равнодушных ног и кое-где осыпается, обнажая свои неприглядные каменные внутренности.

– Так, ну я готов восхищаться. В моей крови достаточно алкоголя, чтобы говорить об искусстве, – Барри с любопытством оглядывается по сторонам.

– Может быть… Как насчёт этой? – Окурок переминается с ноги на ногу и неуверенно теребит рваный воротник своей рубахи, как будто ждёт от него поддержки в этот ответственный момент. – Сейчас, тут немного пыльно, прикрой нос рукавом, окей?

Грязно-серая тряпка, закрывающая полотно, небрежно взлетает в воздух, и из-под неё, жмурясь от неожиданно яркого света, возникает холст, облепленный безумной какофонией застывших на нём красок. Он похож на девушку, у которой от внезапного порыва ветра приподнялась юбка, обнажив то, что не предназначено для посторонних глаз. Тусклая электрическая лампа, криво приделанная к неровному истрескавшемуся потолку, безуспешно пытается перекричать это вырвавшееся на свободу цветное буйство.

– Слушай, Мэтт. Ну, в принципе, мне нравится. Но у меня только один вопрос. – Барри замолкает, чтобы выдержать необходимую паузу. – Как ты назвал это дерьмо?

– «Воспоминания на птице».

– Ага. Воспоминания. На птице. Конечно, я так и думал. Не, ну а как же иначе можно это назвать? Ты только скажи мне вот что. Если картина про птицу, то, наверное, там должна быть нарисована эта, ну как там её… Птица, да? – Барри наконец смеётся пьяным невежливым смехом.

– Нет, брат, ты, кажется, ничего не понял. Картина называется «Воспоминания на птице». Воспоминания, сечёшь? Это как будто ты хочешь вспомнить птицу, а вспоминаешь, например, мотоцикл. Ну или что угодно, только не то, что надо. Логично?

– Тупее объяснения я в жизни не слышал. Хорошо, а почему тогда «на птице», а не «о птице»?

– Чтобы было ещё тупее, наверное…

– Ясно, чувак, теперь мне всё ясно. Ты идиот, который вместо того, чтобы заниматься чем-то полезным, да хоть дурь продавать, пишет самые тупые картины в мире и придумывает к ним самые тупые названия во вселенной. Классно, Мэтт, я бы так не смог.

– Ладно-ладно, брат, я пошутил, – Окурок примирительно машет рукой. – Просто мне не нравится предлог «of».

– Не нравится предлог? Ну конечно, как я сразу-то не догадался! Знаешь, мне он тоже кажется каким-то подозрительным. Да, Мэтт, это всё объясняет. Абсолютно всё. Кроме одного. Что же всё-таки здесь нарисовано?