Уолта Диснея, – будто мы все вдруг оказались на дне морском. Мне объясняют, что основная часть роскошного убранства Клипера, о котором я так много слышала, была на время снята, чтобы иметь возможность перевозить как можно больше военнослужащих и военных грузов. И теперь лишь в двух кабинах оставлены посадочные места. Мне отводят узкое двухместное сиденье у левого иллюминатора в меньшей передней кабине, и, пристегнув ремень, я готовлюсь к взлёту. Всё происходит очень быстро. Слышен гул моторов и шлепки бьющейся о воду плоской поверхности. "Словно кит, прыгающий вверх-вниз на брюхе", – думаю я немного печально, пока идёт разгон. Затем рёв становится оглушительнее, буквально разрывая мои барабанные перепонки … Стюард даёт нам жевательную резинку и рекомендует, не переставая, жевать её, периодически сглатывая слюну и открывая рты, что мы и делаем, походя на кучку задыхающихся зелёных рыб. Тут я ощущаю некое новое покачивающееся движение, и мы внезапно взлетаем, начиная плыть уже по воздуху. Вид Нью-Йорка внизу, наверняка, прекрасен, но из-за плотно задёрнутых занавесок нет никакой возможности даже бросить взгляд. Один из солдат пытается приподнять краешек своей, но тут же звучит приказ "немедленно отставить". Вскоре на электронном табло вспыхивают ободряющие слова, что можно расстегнуть ремни, следом за этим стюард открывает занавески, и ярко-голубой свет раннего утра, резкий и ослепительный, заливает салон. Я нетерпеливо выглядываю в иллюминатор, но, увы, там не на что смотреть, кроме облаков и изредка мимолётных проблесков океана. Оглушительный рёв моторов снова переходит в ровный гул, никогда не меняющий своей тональности. Мягкое и успокаивающее движение вызывает сонливость. И скоро мы все засыпаем.

Время обеда … Стюард будит нас, спрашивая, не желаем ли мы поесть. Все соглашаются, за исключением одного гражданского, который при упоминании о еде зеленеет и быстро исчезает в хвостовой части Клипера. Обед подаётся индивидуально в разноцветной небьющейся пластиковой посуде на маленьких подносах. Нас потчуют чашечкой бульона, кусочком курицы, салатом, свежими фруктами, хлебом с маслом и кофе. После трапезы я пытаюсь читать "Песню Бернадетт", однако сон опять одолевает меня, и я отключаюсь на несколько часов, пока меня не будят звучащие со всех сторон восклицания. Все смотрят в иллюминаторы на коралловые рифы, усеивающие сине-голубой океан, делая его похожим на огромный восточный ковёр диковинной неправильной формы. Некоторые из рифов находятся под водой, хотя, видимо, совсем неглубоко, а потому походят на радужные пятна, плавающие на поверхности.

Около четырёх часов дня мы прибываем в Майами на Диннер Ки, крупную базу гидросамолётов авиакомпании "Пан Американ", и нас отвозят на автобусе в отель "Коламбус". Я совершенно оглохла, поэтому всем приходится либо кричать мне в ухо, либо использовать язык жестов для глухонемых, что они и делают с дьявольским наслаждением. Кроме того, у меня дрожат колени, однако я решительно отправляюсь в длительную пешую и экскурсионную экспедицию. Город полон моряков, некоторые из которых расквартированы здесь же, а другие отпущены в увольнительную со своих кораблей.

Затем я в одиночестве ужинаю в "Чайлдс", а позже, когда моя глухота внезапно исчезает, звоню по междугородной связи своему мужу, уже, несомненно, вернувшемуся к этому времени в Вашингтон. Приятно слышать его голос, знакомый и сонный, и, когда я представляю его стоящим у телефона, всё сразу опять кажется естественным и правильным. Это что-то из повседневной жизни, как, например, приготовление кофе по утрам, или ожидание звука его ключа, открывающего замок, когда он приходит домой ужинать, или наше совместное прослушивание любимой радиопередачи. Просто обычные мелочи, которые действительно так много значат и так важны. Меня подмывает выкрикнуть: "Я сейчас же еду домой", – а потом рвануть так, что уже никто не остановит. Чтобы, как говорят в России, "только пятки сверкали", неся меня в нужном направлении. Но я ничего подобного не делаю, а он продолжает желать мне "всего наилучшего и мягких посадок" и говорить, как он мной гордится. Итак, мой последний шанс высказать наболевшее исчезает (хотя в глубине души я точно знаю, что никогда бы не повернула назад), и, вешая трубку, я осознаю, что, возможно, покидаю наш дом навсегда. Подавленная, я сажусь на краешек кровати, и огромный электрический вентилятор начинает развевать и ерошить мои волосы.