– О, – только и смог сказать Аче. – Мы сможем написать такую картину, которая точно понравится заказчику?

– Понравится? – хмыкнул Иветре. – Настоящие предметы искусства создаются не для того, чтобы нравиться. Они создаются, чтобы говорить о важном. Мы просто сделаем её настолько близкой к идеалу, насколько это возможно.

Он снял сосуд с огня, разлил по двум высоким и тонким бокалам.

– Пей, Аче. Я поднимаю тост за искусство!

Горькая, горячая, терпкая жидкость полилась по пищеводу, как отряд штурмующего войска по улице только что взятого города. Какие-то образы замелькали перед его лицом, неясные, неявные и волнующие. Учитель положил руку на плечо, тихо сказал:

– В первый раз это кажется неожиданно наступившим безумием. Пойдем. Поговорим с заказчиком.

У окна на стуле с высокой спинкой сидел тот самый рыжий дворянин, и солнечный свет детально освещал черты его лица. Несмотря на молодость, выглядел он очень болезненно.

Мужчина улыбнулся, слегка склонив голову на бок.

– Вы доверяете своему ученику, Иветре?

Учитель снова низко поклонился.

– Как самому себе, ваше величество. Мой срок подходит к концу, для запечатанного мага я и так непозволительно долго живу.

Свежие татуировки на запястьях Аче при этих словах неприятно заныли.

– Хорошо. Я рад, что ты всё же прислушался к моим словам о недопустимости продолжения жизни неприемлемыми способами.

– Вас сложно не послушать, ваше величество.

– Что ж, я думаю, пора приступать, господа художники. Что я хочу увидеть, ты знаешь, Иветре.

– Мой ученик впервые увидит суть вещей. Быть может, он не сумеет воспроизвести то, что требуется.

– Я посмотрю, что он сделает, и решу, – дворянин, оказавшийся самим царём, достал из кармана часы на цепочке. – Не будем тратить время, у меня его не много.

Учитель кивнул, приказывая браться за работу. Видения вновь замелькали перед внутренним взором Аче. Вот нечто нечеткое, алое, сверкающее, как драгоценность, издающее низкий гул. Это похоже на сердце – живое, бьющееся, такое, каким его можно было бы увидеть изнутри грудной клетки. Сердце исчезает. Рыжая, очень красивая женщина лежит на постели, череп её вдруг становится прозрачным, и в розовом мозге видны темные, пульсирующие сгустки… Тонкая детская рука тянется к ним, но не успевает дотянуться, коснуться… Образы мелькают, всё быстрее сменяя друг друга. Столб синего цвета резко, ослепляя, вздымается в небо. И горе, – такое сильное, что дышать невозможно… А потом – пожар, треск объятого пламенем дерева, страшная боль в спине, чей-то крик: «Константин, не…»

И вдруг – огромные, будто нет в мире ничего, кроме них, полные слёз синие глаза, и голос учителя:

– Убийство – единственный выход?

И ломающийся, подростковый голос отвечает:

– А они разве живут?

Слёзы капают на бумагу, испещренную непонятными знаками.

А затем чётко, словно бы в камере-люциде, Арче увидел то, что желал видеть на полотне венценосный заказчик.

Шпиль причальной башни царского дворца сверкал на солнце серебром. Этери ступала по узкой лестнице медленно и осторожно, глядя под ноги и высоко поднимая подол широкой тяжёлой юбки зелёного бархата.

Несколькими ступенями выше, так же медленно и осторожно поднимался её господин, царь Исари, властитель Багрийского царства. Они вышли на причальную площадку как раз вовремя: их накрыла тень швартующегося дирижабля, чьи округлые бока украшал сияющий золотой герб Гелиата. Ореол защитных заклинаний создал вокруг него искусственную радугу, преломляясь в солнечных лучах.

Исари обернулся к Этери, приложив руку к заходящемуся от волнения и долгого подъёма сердцу, и прошептал: