В этот раз книга попалась странная. Интересными в ней оказались как раз только первые несколько страниц, где излагалась вся суть, а дальше шел бессмысленный наворот событий. Сама идея понравилась: тысячи, миллионы, миллиарды миров, и каждый от другого разнится лишь той малостью, что, к примеру, там, за углом Рик повернет налево, вместо того чтобы свернуть направо. И где-то есть мир, в котором он, Рик, живет в квартире за металлической дверью, а красотка в сиреневом плаще расхаживает в драном свитере и продает свое тело, чтобы заработать на дозу.

Только стоит ли ради этого создавать целый мир?

Рик отложил книгу и двинулся по улице. Но не прошел и двадцать шагов, как вновь остановился на углу. Куда свернуть? Направо? Налево? В эту минуту, визжа тормозами, к остановке подкатил трамвай. И, повинуясь внезапному решению, как приказу, Рик вскочил на заднюю площадку. Два старых скрюченных вагончика дернулись и помчались, раскачиваясь на рельсах, будто хотели сорваться и улететь далеко-далеко в небеса.

Неужели он все еще живет? Каждый вечер и каждое утро она думает об этом, и с годами появляется надежда, что ей все-таки удастся его пережить. Это очень важно. Маленькая, последняя, быть может, единственная победа, которая никому не нужна. Потому что ее жизнь – это только ее жизнь, никем не удлинена. Ни сыном, ни внуком. Но когда он умрет, а она останется, тогда будет она доживать не свою жизнь, а Эрикову. Хоть годочек, хоть два, хоть пять… Может, это все и не очень хорошо придумано, но она это придумала, и поверила, и обрадовалась.

Отчетливо представилось, как он, обрюзгший, похожий на кусок рыхлого теста, стоит, по-дыбному голый, на коленях перед пустым белым креслом и что-то неслышно бормочет лиловыми старческими губами. Что – не разобрать. Бывает так ночью: проснешься с какою-то внезапной и страшной мыслью. Сегодня опять – он.

Как много лет назад, отлепился от каменной стелы моста и загородил узкую тропинку в снегу. А она-то понадеялась, что уже миновала мост. Перед ней был не просто человек – он олицетворял власть. Человек – толстый, власть – непоколебимая. Разумеется, толстым он казался лишь по тем временам. На самом деле он был впалощек, ушанка стягивала в узел голодное темное лицо. Сомнительная его упитанность говорила о преступности головы и рук. От другого она бы попыталась бежать, несмотря на безнадежность попытки. Но власть, как мороз, сковала ее руки и ноги.

– Что несешь? – милиционер кивнул на холщовый мешок, который она прижимала к груди.

– Это для Эрика, – проговорила Ольга, с трудом ворочая языком.

– Дай. – Он вцепился в мешок и потянул к себе.

Он был сильным, но все же не мог выдрать у нее мешок. Они топтались на месте, вцепившись онемевшими от мороза пальцами в драгоценную холстину, каждый тянул к себе, обливаясь потом и молча стискивая зубы.

За Невою вспыхнули два белых луча прожекторов и заметались по небу. Неведомый отблеск света упал на его лицо, и Ольга разглядела противный нос луковицей и черные, будто налитые мертвой водою глаза.

– Это посылка для сына! Муж с фронта передал! Эрику годик, ты слышишь, ему только годик! – торопливо пробормотала она, как спасительное заклинание.

Но у него было свое заклинание – страшное.

– Пойдем в отделение, там разберемся, кто тебе и что передал. И откуда… – пригрозил он, пыхтя, по-прежнему не в силах отнять мешок.

Упоминание об отделении сделало свое дело: замерзшие пальцы разжались, мешок оказался у него. Он запустил руку внутрь и вытащил банку сгущенки. Сгущенка! Тут же представился кипяток, густо забеленный и сладкий.