Хотелось закурить и ответить глубокомысленно, однако первое в баре не разрешалось, а второе без первого обычно не имеет смысла.

– А не тамбовский ли волк вам товарищ, товарищ Гельфанд? – ответила я вопросом на вопрос. – Не впервые поясняю: хотела быть не просто лингвистом, а ещё и инженером.

– Из тебя, Анюта, – сказала Римка, пригубив «Рыбацкого», который на поверку оказался как минимум не хуже «Театрального», хоть и не с таким красивым названием, – такой же инженер, как из меня – римская мама, хоть я и сто раз Римма.

– Так-то оно так, – согласилась я. – Но папа, когда был жив, хотел, чтобы из меня вышло что-нибудь путное.

– Выйдет, – заверила Светка. – Что ж поделаешь, если ты, хоть плачь, совершенно не физик.

– Тебя на сотню лириков хватит, – поддержала её Римка, – и ещё на сто первого останется. В смысле на сто первую.

– Мама рассказывала, – продолжала я, – что между физиками и лириками в 60-е годы шла интеллектуальная война. Особенно в «Юности». В смысле в журнале.

– Ну, и кто кого? – осведомилась Римка.

– Они нас – и тех, и других, – пояснила Светка. – Как сказал известный нам персонаж, там, где вы услышите «хайль» в чей-то персональный адрес, там мы нужны, оттуда начнётся наше великое возрождение.

– За это надо выпить! – предложила я.

– За персональный адрес? – уточнила Светка.

– За возрождение, – горделиво рявкнула я.

– Тогда и за Малую Землю, – кивнула Римка.

Я обвела ненавязчивым взглядом «Грот», забитый под завязку, и глубоко копнула:

– Дамы, вы бы предпочли входить в подавляющее большинство или в подавленное меньшинство?

Римка хмыкнула, а Светка заметила:

– Я ни то не люблю, ни другое.

Римка кивнула:

– Они оба – коллектив.

– Ну хорошо, а мы разве не коллектив?

Римка изящно поперхнулась. Так попёрхиваться из нас троих умела только она.

– Какой же ты коллектив, Южина?

– Упаси нас Бог от коллективизации, – согласилась Светка. – Земля-то у нас малая-премалая, а другой нет. В смысле есть, но не для нас.

– Но если в каждом человеке всё будет прекрасно, – продолжала я гнуть мою негнущуюся линию, – представляете, какой прекрасный получится коллектив?

– Это сказал пьяный доктор Астров, – прокомментировала Светка. Можно подумать, что я не помню. – А что человек звучит гордо, выдал Сатин, когда находился в аналогичном состоянии. Причём оба принимали на грудь не «Театральный», а легкодоступную гадость.

– Эти ихние максимы можно брякнуть только спьяну. Трезвому человеку такая фигня в голову не придёт. Вот, например, зачем прорубывать – в смысле прорубать – в Европу окно? Ходят-то в дверь, а в окно – разве что подсматривают, – поставила точку Гельфанд, трезвая как стёклышко. Сколько там того «Театрального».

Римка вернулась с новыми порциями, не преминув презрительно заметить подвернувшемуся юноше со слюнями на губах:

– Pourquoi touchez-vous?

Он, к счастью, отстал хотя так бывало не всегда, особенно в местах массового скопления трудящихся.

– Рекомендую вам настоящее чтение, дамы. – Она достала из своего кубического макси-ридикюля книгу на английском языке. – Сэлинджер. В переводе Риты Райт-Ковалёвой – «Над пропастью во ржи». Перевод офигенный, но до оригинала не дотягивает, поэтому читайте в оригинале.

Конец ознакомительного фрагмента.