– А почему, смею спросить, ты держала язык за зубами все эти дни? Только для того, чтобы именно сейчас выложить все, что думаешь обо мне?

– Потому что именно сейчас мне представилась последняя возможность поговорить с тобой, детка, наедине. Ведь эти двое, к счастью, ничего не слышат…

– Не глупи, Коффи. Ни один из них ни слова не знает по-английски.

– Вот и хорошо. Если принять во внимание все те слова, что ты говорила о месье Ламартине, да еще – в присутствии монаха…

Лили усмехнулась.

– Это ты о моем предположении относительно его происхождения? О том, что я думаю о его родословной, вернее – о полном отсутствии таковой?

– Нехорошо говорить о том, что кто-либо, возможно, родился вне брака, – назидательно заметила Коффи. – В глазах Господа мы все равны, какими бы ни были обстоятельства нашего рождения.

– А вот падре Меллит так не считает. И если верить моему отцу, то перед лицом Господа равны только пэры королевства, предпочтительно – рангом не ниже графа.

– И все же нехорошо намекать на то, что тварь Божья явилась на свет нежеланной. А ведь именно так ты сказала о месье Ламартине.

– Ничего не знаю насчет его родителей. Хотели они его или нет – дело темное. Но вот я точно не хочу иметь с ним ничего общего, – проворчала Лили.

– Что ж, тебя можно понять. Впрочем, вскоре все закончится. Но Лили, детка, тебе и в самом деле стоит следить за тем, что ты говоришь. Ведь даже если этот человек и не может тебя понять, – нехорошо говорить, что ты мечтаешь о том, чтобы он вернулся в ту парижскую канаву, откуда вылез.

– Но у него же явный парижский акцент! – Лили презрительно фыркнула.

– И все равно нельзя насмехаться над теми, кому в жизни повезло меньше, чем тебе. К тому же он говорит очень правильно, как хорошо образованный человек. Ты неприятно меня удивила, когда сказала о нем… такую гадость.

– Коффи, ты что, забыла, что он пытался меня изнасиловать?! Как ты можешь после этого его защищать?!

– Я его не защищаю. Я лишь говорю, что тебе надо поработать над своими манерами. И не тебе судить о том, что монахи аббатства Святого Кристофа могут думать по поводу его ухода. Право, детка, я даже представить не могу, где ты научилась… некоторым словам…

– У мистера Смита, садовника, – с ухмылкой сообщила Лили. – Его речь бывает весьма колоритна, когда он думает, что рядом никого нет. Я многому научилась, слушая его.

– Элизабет, тебе должно быть стыдно! – Няня нахмурилась.

– Но почему? Ты ведь всегда говорила, что мы должны быть открыты всему новому. И говорила, что любознательность – прекрасное качество.

– Я говорила о высоком, о необходимости самообразования. Но я не советовала тебе прятаться в кустах, подглядывая за садовниками, а тем паче – за монахами. И довольно об этом.

– Я пыталась общаться с людьми на их родном языке. Неужели это так плохо?

– Ты должна помнить, детка, что ты – леди. Поэтому тебе следует вести себя как леди в любое время. И не важно, понимают тебя или нет. Я сто раз тебе говорила: хорошие манеры при любых жизненных обстоятельствах – самый верный признак аристократического происхождения. А ты иногда ведешь себя так, Элизабет, что можно подумать, будто ты дочь кучера, а не герцога.

Лили вскинула подбородок и заявила:

– А я вовсе не рада, что родилась дочерью герцога. Я бы, наверное, стала более счастливой, а скорее всего, гораздо счастливее, если бы мой отец был кучером, а не герцогом.

– Какие глупости! Девочка моя, я не позволю тебе так неуважительно говорить о своем родителе. Ты дочь герцога, и это дает тебе немало прав, но и накладывает некоторые обязательства… На тебе лежит ответственность за продолжение рода. А ты уклоняешься от исполнения своего долга. Неудивительно, что его светлость в отчаянии.