Странно, никогда не любил этого еретика! Тут мое мнение полностью совпадало с приговором Святейшего Трибунала. Но все-таки что-то в этом страшном человеке, обрушившем Небо на Землю, было – недаром я запомнил рассказ падре Масселино, когда-то стоявшего в толпе, окружавшей костер. Запомнил – и попросил сводить меня на площадь. Странная просьба для новиция римского коллегиума, но старик почему-то не удивился. Тогда тоже был февраль, дул холодный ветер, и Campo di Fiori была пуста и огромна…

Меня толкнули, и я наконец-то очнулся. Вовремя – толпа окружала со всех сторон, и в первый миг я никак не мог сообразить, каким образом эти люди оказались тут и почему пуста площадь…

Я оглянулся – и все понял. Площадь, конечно, не была пустой. Плохо смотреть на небо – и под ноги тоже плохо. А еще хуже бродить по переулкам воспоминаний и пустым площадям прошлого. Хотя я почти что угадал – толпа, когда-то окружавшая помост, на котором умирал Ноланец, вновь собралась тут, на неровном булыжнике, и помост оказался тоже на месте – в самом центре. Такой же, как тогда, – деревянный, в пол моего роста. Нынешнего – тогда, в тот далекий зимний день, я едва достал бы до края подбородком.

Помост был на месте, но на нем никто не умирал. Никого не убивали – просто били палками. В полный размах, с присвистом, под гогот и хлопанье десятков ладоней.

Тот, кого били, застрял в окне и теперь пытался вырваться, размахивая ногами в тяжелых желтых башмаках. Каждая новая попытка припечатывалась очередным ударом сучковатой дубинки и одобрительными криками собравшихся. Экзекутор – в нелепом полосатом трико и пятнистой маске с длинным носом – то и дело оглядывался, словно ожидая одобрения.

– Bravo! Bravo!

Новый крик подстегнул обоих – и носатого, и того, кого лупили. Ноги в нелепых желтых ботинках дернулись, да так, что задрожали стены…

…Фанерные, свежепокрашенные, ненастоящие – как и окно, как длинный нос экзекутора в маске. Полвека не прошли даром. Трагедия забылась, и теперь на том же месте такая же толпа собралась поглазеть на комедиантов.

И вновь вспомнилось. Падре Масселино рассказывал, что в Кастилии первые Акты Веры проводились при помощи постановщиков рождественских мистерий. Что ж, кемадеро – тоже театр! Те же зрители, актеры, постановщики. А тем, кто не хотел играть, помогали, чем могли. Как Джордано Ноланцу, которому, по слухам, зашили губы. Только суровые нитки могли заставить молчать Еретика…

Сосед – плечистый детина в крестьянской куртке мехом наружу – толкнул меня локтем и, дохнув луком, что-то проговорил, кивая на помост. Не думая, я кивнул в ответ, постаравшись улыбнуться. Кажется, я подзабыл итальянский. Немудрено! В Прохладном Лесу, где жил Илочечонк, говорят на ином языке.

А на сцене вновь кого-то лупили, и снова палкой – по-моему, той же самой. Длинноносый куда-то исчез, зато появилась девушка в малиновой блузке и красно-зеленой юбке – и тоже в маске, а рядом с ней ползал по неструганым доскам помоста некто в красном, в знакомой четырехугольной шляпе. Малиновое рядом с красным, два ярких пятна на фоне лилового занавеса…

– Bravo! Bravo!

Я не поверил своим глазам. Кажется, Комедия дель Арте, на представление которой довелось нежданно-негаданно попасть, тоже изменилась за эти годы. В детстве такое приходилось видеть не раз: Ковьелло, Пульчинелло, Скарамуччо, Тарталья, Леандро… Простак, Интриган, Забияка, Злодей, Красавчик. Веревочные лестницы, любовные записки, розыгрыши, драки. Ну и, конечно, Серветта с Коломбиной, на которых мы, желторотые новиции, дружно пялили глаза. Но никто из них не щеголял в красной мантии да еще и с большим наперсным крестом. Медным, само собой, но с явной претензией показаться золотым.