Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.

– Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.

– «Выпалывает»? – недоумённо повторил Понтер. – А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.

Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.

– Я могла бы в это поверить – но вы стерилизуете не только преступников, но и их ближайших родственников.

– Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.

Мэри покачала головой:

– И вот этого я не могу вынести. – Хак пискнул. – Вынести, – повторила Мэри. – Стерпеть. Примириться.

– Почему?

– Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.

– Разумеется, есть, – кивнул Понтер, – но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.

Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:

– Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.

– Ну, – сказала Мэри, – просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В тысяча девятьсот сороковых годах Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.

Понтер слегка склонил голову, должно быть слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь – те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».

– Почему он захотел это сделать? – спросил Понтер.

– Потому что ненавидел евреев, только и всего, – ответила Мэри. – Разве ты не видишь? Давать кому-то власть решать, кому жить, а кому умереть, или кто может продолжить род, а кто нет, – это играть в Бога.

– «Играть в Бога», – повторил Понтер, словно выражение показалась ему замечательно оригинальным. – Очевидно, такое понятие не могло прийти нам в голову.

– Но возможности для коррупции, для несправедливости…

Понтер развёл руками:

– Но ведь вы убиваете некоторых преступников.

– Мы – нет, – ответила Мэри. – В смысле, не в Канаде. В Америке – да, в некоторых штатах.

– Да, я слышал, – сказал Понтер. – Более того, я слышал, что в этом есть расовый подтекст. – Он посмотрел на Мэри. – Знаешь, ваши расы безмерно меня интригуют. Мой народ приспособлен к северным широтам, так что мы все живём примерно на одной широте, но на разной долготе – я так думаю, именно поэтому мы все более-менее одинаковые. Я правильно полагаю, что тёмный цвет кожи связан с адаптацией к жизни вблизи экватора?

Мэри кивнула:

– А те… как вы их называете? Эти штуки над глазами, как у Пола Кириямы?

Мэри понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Пол Кирияма – аспирант, который вместе с Луизой Бенуа спасал Понтера, когда тот тонул в ёмкости с тяжёлой водой в Нейтринной обсерватории Садбери. Ещё пара секунд ушла на то, чтобы вспомнить название того, о чём спрашивает Понтер.

– Кожная складка, которая закрывает часть глаза у азиатов? Эпикантус.

– Точно. Эпикантус. Полагаю, что она защищает глаза от прямых лучей, но у моего народа есть надбровный валик, выполняющий ту же функцию, так что у нас подобный признак не мог развиться.

Мэри медленно кивнула, больше себе, чем Понтеру.

– Знаешь ли, в Интернете и в газетах всплывает множество слухов по поводу того, что могло случиться с другими вашими расами. Люди полагают, что… в общем, что с вашей практикой чистки генетического пула вы попросту вычистили другие расы.

– У нас никогда не было других рас. Хотя учёные и посещают местности, которые вы называете Африкой и Центральной Америкой, постоянно там никто не живёт. – Он поднял руку. – А в отсутствие рас у нас, очевидно, не могло быть расовой дискриминации. В отличие от вас: у вас расовые признаки коррелируют с вероятностью быть казнённым за серьёзное преступление, не так ли?