Картина очень живописная, и любой нормальный мужчина, увидев ее, реагирует на нее однозначно.

Я буквально отдираю свой взгляд от ее мраморной кожи, фокусируюсь на Хане.

И снова меня будто плетьми ударяет от его вожделеющего взгляда: он буквально пускает слюни на девушку, зрачки его расширены, дыхание изменилось на частое и рваное.

Этот взгляд словно бы поднимает со дна всех моих демонов. Изнутри начинает продираться что-то животное, злое, дикое, готовое защищать и биться за то, что принадлежит тебе.

— Завтра вечером будем решать с ними, — говорю Хану, сжимая кулаки, чтобы не двинуть ему в морду прямо сейчас. — Последи за больным, чтобы не помер раньше времени.

— А девчонка?

«Даже не подумаю оставить ее возле тебя, извращенец», — проносится в моем мозгу, и дрожь отвращения к замашкам и привычкам Хана пробегает по спине.

— Сам за ней присмотрю, — отвечаю после короткой паузы.

22. 22

Выхожу вслед за Амиром на улицу и вдыхаю воздух полной грудью. Наконец-то этот ужасный, тяжелый день подошел к концу. И я почему-то до сих пор уверена, что все еще можно как-то решить, договориться...

В два счета догоняю мужчину, смело направляющегося вперед по дорожке, шлепаю босыми ногами, запоздало вспоминая, что обувь осталась там, в кладовой. Но тут же понимаю, что никогда, ни за что в жизни не вернусь туда, где нужно будет дышать одним воздухом с этим страшным Ханом.

Амир шагает упругой походкой уверенного в себе хищника, ни секунды не сомневаясь, что я следую за ним. Так и происходит какое-то время — после кладовой я не сразу прихожу в себя, но спустя пару-тройку мгновений беру себя в руки.

— Амир, вызови мне такси, пожалуйста, мой телефон остался в машине скорой помощи... Ну или ладно, пешком дойду. Вроде бы тут не далеко от города... — встаю по правую руку от него, и понимаю, что на каблуках мне с ним было проще разговаривать. Теперь, став значительно ниже ростом, едва-едва достигая его плеча, да еще и в мужском пиджаке, который мне не принадлежит, я выгляжу нищенкой, жалкой побирушкой рядом с миллионером, случайно забредшим в гетто.

— Я никому ничего не скажу, честное слово, — говорю сбивчиво и торопливо, а сама лихорадочно подыскиваю слова, которыми смогу убедить его в том, что полиция — точно последнее место, где я окажусь, выбравшись на волю. — Мне и незачем это делать. Ты можешь проверить потом. Да и кто мне поверит?

Деланно хмыкаю, а сама вся дрожу внутри. Однако на мужчину мои слова не производят никакого впечатления. Он будто выкован из холодного гранита, шагает ровно и твердо, даже не скосив глаза на секунду, чтобы обратить на меня свое величественное внимание.

— Если нужно, я и из города уеду, никогда не вернусь сюда, никто и не вспомнит про меня, сам увидишь!

Он доходит до дома и открывает дверь. А я же спешу следом.

Почти у входа лежит мелкий гравий, и босиком идти по нему очень неудобно. Острые камешки почти режут ноги, впиваются в ступни, и я ойкаю, айкаю, подпрыгиваю, будто бы сало на горячей сковороде. Мужчина оборачивается, закатывает глаза и в один плавный шаг оказывается рядом. Ничего не говоря, подхватывает меня на руки, легко закинув мою руку себе на плечо, подхватывает подмышками и под коленями, удобно прижав к своей груди. Мое дыхание замирает на губах, как и слова — ничего не могу вымолвить.

Доходит до дома, плечом наваливается на приоткрытую дверь, чтобы она распахнулась, уверенно идет вперед, в большую комнату, не произнося ни слова, и опускает меня на диван. Тут же отходит на несколько шагов назад, к окну и встает ко мне спиной, ероша волосы в задумчивости.