Но оттого крик не становится менее волнующим, он даже действует сильнее на меня, и не остается ничего другого, только прибавить ходу, ускорить шаги, чтобы оказаться в этом чертовом доме как можно скорее.
Потому что я знаю, кто там, в этом полевом госпитале. Эта чертова докторша и Хан.
Мелкая докторша.
И извращенец Хан.
— Пусти, пусти! Придурок! Пусти!! — Этот крик я слышу даже до того, как вижу картину целиком. Девчонка извивается в тисках Хана, а тот облизывает кожу на ее шее, прикусывая ее и закрывая глаза от удовольствия. Ему нравится все это: его заводит вкус и запах борьбы, да и добыча в его руках нереально аппетитная, волнующая, будоражащая.
Она извивается, думает, что может ударить своими шпильками его в ногу, и тот ослабит хватку. Не тут то было. Хан — опытный насильник, ему все нипочем.
Да, кстати. А доктора вообще могут носить шпильки?
— Это что еще такое? — Вдруг раздается голос, и этот голос принадлежит мне — это я понимаю с небольшим опозданием. Черт, похоже, инстинкты бегут впереди меня.
Хмурюсь. Хан может делать все, что захочет, я ему не указ. И девчонка эта, мы все понимаем, уйдет в расход, так что у него все карты в руках.
Но отчего-то мой голос громом гремит в сарае, а глаза наливаются кровью, когда вижу, что докторша находится в его руках. Красная пелена простирается над разумом, ярость делает разгон от отметки в ноль до ста пунктов буквально за одно мгновение.
Хан разжимает руки, и докторша отпрыгивает резиновым мячом от него на безопасное расстояние, оборачивается в мою сторону, на звук голоса, и неверяще со страхом глядит на меня.
— Я спрашиваю: это что еще такое?!! — рычу, глядя на Хана.
— Амир, брат, — распахивает он руки ладонями вверх, будто показывая, что не делает ничего плохого. Улыбка скользит на губах, спрятанных в короткой бороде. — Развлекаемся немного с красавицей, по ее желанию.
Морщусь, как от дольки лимона. Оскомину набила эта ложь!
— Я тебя тут не развлекаться оставил, — припечатываю к месту, а после перевожу взгляд на девушку. Она дрожит, и тут замечаю, что вся ее одежда мокрая. Сквозь тонкий халат просвечивает рубашка и белье, и я сглатываю: черт, да я понимаю Хана! Сам бы не устоял перед таким аппетитным куском, вгрызся бы в него губами и зубами, зятянул потуже захват в холке и вбивался до белой пелены в глазах в молочное тело.
— Вы за это ответите, — лепечет Наташа, а у самой глаза горят огнем ненависти. — Рано или поздно.
Хан ухмыляется, я закатываю глаза. Черт, как же тебя угораздило оказаться в нашей клинике, да еще и приехать на такое задание, как приведение в чувство избитого, простреленного мужчины? А так жила бы себе да жила легкой свободной жизнью.
— Этот пес пришел в себя? — грубо спрашиваю, прогоняя видения, нарисованные ее внешним видом.
Она отрицательно качает головой.
— Ему нужно несколько часов, и только потом можно будет разбудить.
— Говорить сможет?
— Не могу сказать, все зависит от возможностей организма. — Она вдруг встряхивается, и снова изнутри ее глаз поднимается огоньсострадания. — Вам нужно срочно везти его в больницу, понимаете? Иначе он умрет. Я сделала все, что могла, что было в моих силах, но все это ерунда. Без должного ухода, без повторной операции жить ему осталось недолго.
— А это и не требуется, — мрачно цежу, наблюдая, как Хан медленно проходит мимо и плетется в дом, будто бы не при делах.
— Зачем тогда?.. — непонимающе качает она головой.
— Хочу снова посмотреть ему в глаза, — быстро поясняю и подхожу к больному. Да уж, выглядит мужчина неважно. Я бы даже сказал, — смертельно. Странно, что ей удалось удержать за ниточку его жизнь, это о многом говорит. Жалко, что клиника потеряет такого специалиста, но другого выхода нет.