Похоже, приятель никак не раскачается, чтобы рассказать, в чем суть. Полагая, что Андрюха снова влез не в свое дело, наткнувшись на какую-то хозяйственную махинацию, Колька заметил:

– Что, снова что-то тырят?

Но, как выяснилось, Пельмень имел в виду иное. Он пояснил вполне серьезно:

– Ребята и девчата понаехали распущенные. И откуда они такие взялись? Вроде бы оргнабор, сознательный люд, а приезжают в город – и как с цепи срываются.

– Так-таки все?

– Не все, но многие. Девчата вон штукатурятся, как в портовом кабаке, пацанва бухает, точно дома не нажрались. Порядочный люд на танцы теперь ни ногой. Ну а где кобеляж да водочка, там все, что угодно, может случиться.

Колька предположил, что друг сгущает краски.

– Что плохого в том, что народ в свободное время на свои кровные гуляет?

– Свои кровные, если излишки, домой надо отправлять да радоваться, что есть кому, – сурово заметил Андрей, – а не тратить на пагубу. Это всегда так: как только жирком обрастают – и тотчас безобразие.

– Ну, я думаю, не такое большое. У нас не разгуляешься.

Пельмень сплюнул за окно:

– Это у нас-то? Шутишь ты, что ли? В райотделе полторы калеки и дед одноглазый, куда им везде поспеть.

Колька, изобразив энтузиазм, поторопил:

– Так что сидишь-то? Пошли народ образовывать?

– Я не могу. Я несознательный, – покаялся Андрюха и снова перескочил на другую тему: – А вот ты говоришь – кукла.

Пожарский чуть не поперхнулся:

– Это когда? А, да. Я забыл уж. Пустяк.

Но Андрюха продолжал вязаться:

– Говоришь – пустяк. А я вот, веришь ли, с войны на изуродованных пупсов смотреть не могу. Насмотрелся.

– Я тоже, – признался друг.

– Вот, и ты. И Ольга. И Светка. И Яшка. И Тоська. Это уж не вытравишь, всем вспоминается человечина искореженная. А тут, значит, кто-то деньги имеет…

– Это почему ж?

– У тебя есть фотоаппарат?

– Нет, зачем он мне?

– Я к тому, что вещь дорогая, не у каждого имеется. У этого забавника есть. И кукла… хорошая, говоришь?

– Красивая. Большая, волосы эдакие…

– Во-о-от, небось фарфор, вещь тоже недешевая. И вот, имея фотоаппарат, вместо того чтобы самолеты, птичек там фотографировать, футбол – надо сначала испортить дорогую вещь… не пожалеть времени, чтобы такое вытворить с бедным пупсом… да и не пупс. На человека похожа. Да еще на все это пленку тратить! Тьфу! – Андрюху передернуло. – Сей секунд шерсть по хребту поднимается.

Тут он, как бы спохватившись, перевел разговор на какую-то ерунду, и Колька засобирался домой. Прощаясь и пожимая руку, Пельмень все-таки снова вернулся к вопросу, который задел его за живое:

– Надо бы Витьку Маслова за жабры взять.

– За что? – удивился Колька.

– За жабры.

– Я к тому – по какой причине?

– Выяснить: у кого, жучара, сторговал «Федю».

– Зачем это?

– А для вообще. Для сведения. Такого выдумщика, с фантазиями, неплохо бы знать. Сначала котят вешают, а то вот кукла без глаз, без ног – и «чё такова», а потом и до людей доходит.

– Как дойдет до дела – так и возьмем, – утешил Колька. – Бывай пока. Тоська ждет, не забудь.

И, увернувшись от дружелюбного пинка, удалился.

Часть первая

На всю долгую одинокую жизнь он запомнил ее такой, какой увидел в первый раз. Прозрачное бледное личико, темная толстая коса, белая тонкая шея, большие оленьи глаза. Платье с аккуратно подшитым новеньким воротничком. Крошечные, отполированные ботиночки на маленьких же ножках, которые ступали легко, травы не приминая.

И футляр со скрипкой.

Парень возвращался с обхода, злой и усталый, а она стояла у пруда, который кликуши какие-то окрестили Чертовым. Держа под мышкой потертый темный футляр, она кормила пестреньких уток, и птицы важно скользили по золотистой воде, соблюдая очередь, склевывали кусочки булки.