Однако сегодня, как я уже сказала, он превзошел себя. На Майлзе белые брюки и рубашка, синий блейзер, из кармашка которого выглядывает платок тон-в-тон к красно-коричневым оксфордам. В этом наряде идеально все, даже рукава подогнуты в точности на ту высоту, на какую нужно. У меня привычно екает сердце, несмотря на общее раздражение от неожиданной встречи.

Все дело в разговоре между Бо и Джастином, который никак меня не отпустит. То, что я не подала вида, не означает, что меня не задели их слова. И еще более стыдно, что их слышал новенький. Итак, эти двое знают и трещат на каждом углу, а теперь знает и Стефан. Несложно догадаться, что скоро весь университет будет судачить о моей сопливой влюбленности в Майлза!

Кто им сказал? Я боюсь, что это был он сам. Потому что, ну, больше некому. Хотя какая теперь разница? У меня все равно нет выбора, кроме как вырвать эту болезненную увлеченность Докери, как сорняк. Какой бы безупречной я ни была, теперь уже совершенно очевидно, что между нами с Майлзом уже ничего не изменится. После вечеринки у Зака Эммерсона я надеялась. Ждала жеста, намека, поцелуя, да хоть предложения сходить вместе еще куда-нибудь. И когда этого не случилось — почувствовала себя все той же глупой, безнадежной четырнадцатилеткой. Думаю, для Майлза я такой и останусь.

Непривычно.

— Привет. Ты приехал ко мне? Следовало позвонить, — начинаю я, входя в комнату и даже не давая никому опомниться. 

У мамы глаза на лоб лезут. Она привыкла, что ее местами слишком прямолинейная дочь с Майлзом ведет себя как шелковая.

Впрочем, Докери тоже оглядывает меня с легким недоумением. Но, полагаю, вовсе не потому, что я непривычно резка. Представляю, что он видит: растрепанные волосы, кое-как забранные в хвост, темную одежду, не добавляющую мне привлекательности, макияж, который я не поправляла с университета, и даже зачем-то размазанную Стефаном помаду. А еще если он подойдет ближе, то почует запах сигарет. Снова. Не знаю, что курит Стефан, но оно крепкое, а запах впитывается намертво.

Я еще никогда не представала перед Майлзом Докери в таком виде. Нынче многое в новинку.

— Не переживай, я здесь всего с четверть часа. Мне не было сложно подождать. У тебя замечательные родители.

«Замечательные родители» в его исполнении звучит как «занимательные питомцы». Как у Майлза получается передавать такую разницу одной интонацией — для меня загадка. Впрочем, будто я не знаю, что люди вроде Абрамсов для Майлза как питомцы. Прикормленные.

Встряхнув головой, я стараюсь прогнать неприятное сравнение.

— Хотел убедиться, что после вечеринки ты в порядке. Голова больше не болела?

Я уверена, что спросить он хочет не об этом, но при моей маме упомянуть Зака Эммерсона равносильно катастрофе. Она снова начнет плакать и замыкаться в себе. Мы с отцом более сдержанные в проявлении эмоций, и потому кажется, будто нам пришлось куда проще. Это если исключить тот факт, что я наломала дров и чуть не вылетела из университета, где у меня, к слову, полная стипендия. Но все равно, в отличие от мамы, я не плакала — нет.

— Я в порядке, — отвечаю я так же, на оба вопроса.

— Расскажешь, куда ездила? — с мягкой улыбкой, не касающейся глаз, спрашивает Майлз.

— К знакомым, — пожимаю я плечами неопределенно.

— Милая, мы как раз обсуждали с Майлзом вопрос о продаже мотоцикла Джеймса… — начинает мама осторожно.

Услышав об этом, я мрачнею. Понятно, почему мне ничего не сообщили. Родители боялись, что я откажусь от этой идеи из-за возможного возвращения брата, но ничего подобного. Я и сама начала приходить к мысли, что мотоцикл никакой не символ и скоро застоится и потеряет всю свою ценность вместе с работоспособностью. В конце концов, любимый мотоцикл — невысокая цена за косяк Джеймса. Переживет.