– Начинаем наш концерт! Песенка «Нельзя шалить!». Исполняет Ирочка Костина.

Я изобразила, как «Ольга Сергеевна» ушла со сцены. Потом умильно сложила губки, широко открыла глаза и засеменила «к зрителям». Кажется, получается. Не девочка, а медовый пряник какой-то. Выйдя «на всеобщее обозрение», я «взволнованно» вздохнула и взялась кончиками пальцев за края воображаемого пышного платьица (этому, по-моему, учат всех «хороших девочек» в детском саду). Ничего, что теперь на мне были шорты – зато я просто светилась скромностью и благонравием. Я закатила глаза и запела, шепелявя, тоненьким, дрожащим голоском на мотив «польки-бабочки»:

Потом, скромно опустив ресницы, я выслушала «аплодисменты» и ушла за кулисы.

Ну, что ж, по-моему, ннормальноо. Только вот про битье окон – это слишком сильно для четырех лет. Правда, Митька в прошлом году успел два раза разбить мячом – но ведь ему было уже шесть! И еще интересно, к чему я тут березовые веточки приплела?

Кажется, вспомнила. И не сказать, что с радостью. Похоже, что голова моя теперь работает только в одном направлении. Дело в следующем. Примерно год назад (в середине июня) мы со Светкой сидели у меня дома и смотрели телевизор. И симпатичная дикторша сообщила, что на следующий день будет праздник Святой Троицы. Девушки пойдут в лес завивать березки. Светка сразу уставилась на меня и спросила:

– А как их завивать?

Я не знала, но признаваться в этом не хотела (ведь подруга считала меня крупным знатоком не только в литературе и русском языке, но и в фольклоре, народных обычаях и т.п.). Наконец, я промямлила что-то вроде того, что завивать березки – значит переплетать их ветки, а иначе сказать – делать из них венки и носить потом на голове. Светке это очень понравилось, и она сказала:

– Вот и будем завтра завивать.

На другой день мы залезли на березу, растущую у нас во дворе, стали обрывать с нее веточки и кидать вниз, чтобы потом плести из них венки, но совершенно забыли, что это дерево – как раз напротив окна Марьи Степановны! Мы очень увлеклись своим занятием и просто очумели, увидев совсем близко злющее старухино лицо. Бабка смотрела на нас через открытое окошко и страшно грозила пальцем. Мы кубарем скатились с березы и, забыв про сорванные ветки, поскорее удрали со двора…

Вот, значит, почему я про это запела. Опять эта противная «бабка из двадцатой» примешалась – ну, ни шагу без нее! Не получилось из меня пай-девочки, хотя все так хорошо начиналось… Я стянула с головы бант и торопливо глянула на часы. Ура! Уже почти одиннадцать. Скорее на улицу, к Светке!

Надевая в коридоре босоножки, я почувствовала тревогу за подружку. Как она там, интересно? А вдруг мышь приходила к ней снова – мало ли чей запрет Светка за это время ненароком нарушила? Я сама вон целое утро дергалась, а ведь характер у меня гораздо смелее и решительнее… Да еще левая босоножка никак не хотела застегиваться, а я так спешила к подружке! А вдруг с ней что-нибудь случилось, и я не найду ее в условленном месте? Ух, наконец-то, застежка подалась. Я выскочила в подъезд, захлопнула дверь и помчалась вниз. Уже выбежав на крыльцо и с облегчением увидев Светку на нашей лавочке, подумала: «Странно! Я пробежала мимо старухиной квартиры, даже не вспомнив про бабку и не успев испугаться».

Похоже на первый успех. Но это ерунда. Главное: живая и здоровая Светка обрадовано смотрит, как я подбегаю к ней и шлепаюсь рядом. Вид у нее нормальный – не то, что сегодня ночью: даже щеки разрумянились.