И мигом надыбал бабку одну, пошептался с ней, она мне участника разбойного нападения и сдала. Сосед ее по коммуналке с дружками. Три дня пили, потом деньги кончились. Натянули мужики на головы чулки капроновые, спустились на первый этаж, вошли в сберкассу, показали обрез – руки вверх, деньги в сумку! Собрали кое-какую мелочишку и ходу похмеляться. Вот тебе и разбойники! Мы их в пять минут прихватили. А только подозреваю, что, не вмешайся я в это дело, до сих пор бы искали…

Генерал вздохнул, раздавил в пепельнице сигарету.

– И ведь бьют нас, милицию, за плохую раскрываемость, и правильно бьют! – продолжил он в сердцах. – На каждом совещании в обкоме, на сессиях облсовета костерят – а что возразишь? Надо, Андреич, нам так дело поставить, чтобы у сотрудников наших душа на работе горела, глаза блестели, кураж был – вот когда успехи начнутся! И в милиции, и во всей стране. Правильно я говорю?

– Да… уж, – кивнул Самохин, чтоб не молчать.

– Нет, ты мне честно скажи: можно ли в органах служить без энтузиазма, инициативы? – напирал генерал, и Самохин попробовал отшутиться:

– Инициатива у нас, как говорится, наказуема…

– Экий ты осторожный, – досадливо поморщился Дымов, – может, потому только до майора и дослужился?

– Не знаю… Не сложилось как-то, – пробормотал Самохин, который вовсе не собирался рассказывать генералу историю о том, как его несколько лет назад с треском вышибли с должности заместителя начальника колонии по режиму и оперработе, навсегда тем самым перечеркнув карьеру и оставив навечно майором.

– Я, кстати, твою историю знаю, – усмехнулся Дымов. – Тогда начальника колонии и еще кое-кого сажать надо было, а они тебя крайним пустили. Ну ничего. Начатая нашей партией перестройка расставит все по местам. Между прочим, ты как, в областной центр возвращаться не думаешь? – поинтересовался вдруг он. – Все-таки родной город. Небось надоело столько лет в медвежьем углу обитать?

– Волчьем, – поправил Самохин. – Медведи у нас не водятся, зато волков по степным оврагам хватает… Не знаю, товарищ генерал. Привык уже. Да и возвращаться некуда. В родительском домишке давно другие люди живут, а квартиру – кто ж мне ее даст?

– Ну, это мы порешаем, – заявил Дымов, – и на пенсию ты, Андреич, у меня подполковником, как минимум, уйдешь. Дело тебе хочу предложить важное. Справишься – не только звание и квартиру получишь. К правительственной награде представлю! Ты покури пока, я сейчас водички холодненькой принесу, лето не началось, а жара достала уже!

Дымов скрылся за неприметной дверцей в дальнем конце кабинета, где, наверное, находилась комната отдыха с запасами холодной воды, а Самохин решительно потянулся за генеральской сигаретой.

«Ну вот и началось, – кисло подумал он, неумело чиркая занятной зажигалкой, – а то заливает мне про партию да перестройку… Знаем мы эти ответственные партийные поручения, накалывались уже…»

И Самохин вспомнил, как в середине восьмидесятых его, только что назначенного заместителем начальника колонии по POP – режимно-оперативной работе, вызвал к себе полковник Костерин, парторг управления исправительно-трудовых учреждений, и показал жалобу зэка, направленную в комитет партийного контроля при ЦК КПСС. Самохин тогда еще удивился тому, что осужденные умудряются доставать точные адреса поднебесных партийных инстанций, о которых он, майор, понятия не имел, а зэки – надо же, строчат безошибочно, как в деревню дуре-«заочнице». В пространном, написанном бисерным почерком на тетрадных листах письме заключенный, работавший нарядчиком на кирпичном заводе в колонии, где надзирал за режимом и оперативной обстановкой Самохин, рассказывал о неучтенной, изготовленной сверх плана продукции. Краденый кирпич отгружался частным лицам, в том числе и руководителям УВД, список которых дотошный зэк обещал представить ревизорам по первому требованию. Взамен он просил с учетом осознания своей вины перед обществом и помощи в раскрытии крупных хищений социалистической собственности походатайствовать перед судом о досрочном освобождении.