– Не сократится, папенька… Это идол какой-то бесчувственный… Вы знаете, как мы ночь после свадьбы провели? Ах, ежели бы все рассказывать-то!.. Никогда он не сократится.

– Сократится. Документ на четыре тысячи при тебе – ну, и сократится. Помяни мое слово, сократится. Документ, бриллианты, шубы – все это при тебе – ну, и сократится. Его не бей дубьем, а бей рублем, и он шелковый будет. Вот он какой человек.

– Да какая же мне жизнь-то с ним будет, ежели он хоть и сократится на время? – спрашивала Катя, страдальчески смотря на отца.

– Держи документ в руках – вот будет и не на время. А там как-нибудь ладком да потихоньку… А ино место и стерпи. Ну, что ж делать? Такая, видно, уж тебе планида. А убегать от мужа – нет, нет! – Отец замахал руками.

– Да ведь убегают, папенька, – продолжала дочь.

– Только не у купцов, только не купеческие дочки.

– И купеческие дочки убегали. Отчего купеческие должны страдать?

– Стерпится – слюбится, – стоял на своем отец.

Раздался звонок. Катя вздрогнула. Петр Михайлович и Анна Тимофеевна переглянулись.

– Это он… – прошептала Катя, вздрогнув.

Сеня стремглав бросился в прихожую, сейчас же выбежал оттуда обратно и объявил:

– Жених Катин. Вот он тебе, Катя, сейчас задаст! – проговорил он.

Отец сжал зубы и показал сыну кулак.

Вошел Порфирий Васильевич. Он был бледен, губы его дрожали, зрачки вращались. Не здороваясь еще ни с кем, он подошел к жене и, держа руки в карманах брюк, сказал:

– Что же это вы наделали, Катерина Петровна? А? Прихожу со службы, чтобы под своим кровом утолить голод после трудов праведных и расположиться на отдых около молодой супруги, и вдруг узнаю, что обед не стряпан, а молодая супруга сбежала к папеньке с маменькой. Что это значит?

– А то значит, – возвысил голос Петр Михайлович. – То значит, что ты невежа, любезный зятюшка! В какой бы дом кто ни входил, прежде всего здоровается с хозяином и хозяйкой, а ты этого правила не знаешь, так позволь тебя поучить.

Порфирий Васильевич опешил.

– Здравствуйте, Петр Михайлыч, здравствуйте, Анна Тимофеевна… – заговорил он, подавая руку тестю и теще. – Но я, право, так удивлен, так удивлен, что не нашел дома жены, что даже дрожу и в себя прийти не могу. К тому же имею от кухарки известие, что Катя уехала к вам совсем и вещи из дома увезла.

– А! Вещи… Вот вещи-то для тебя главное и есть! – ядовито подмигнул Петр Михайлович. – Корыстный ты человек, грошовник, алтынник – вот кто ты!

Порфирий Васильевич злобно пошамкал губами и начал:

– Конечно же, ежели благородный человек женится на девушке из низшего класса…

– Молчать! Какой ты благородный человек! Ты о благородстве-то и понятия не имеешь! Крапивное семя ты!.. – воскликнул Петр Михайлович, вскочив со стула.

– Но-но-но… Пожалуйста… Не имеете права… – попятился Порфирий Васильевич.

– Ты имел право оскорблять меня в своем доме в день свадьбы, оскорблять при всех, стало быть, и я имею право невестке на отместку… Крапивное семя ты! А что такое благородный человек, так ты, должно быть, и не видал.

– Катерина Петровна! Прошу вас одеваться и следовать за вашим мужем. А за вещами вашими мы через час пришлем, – отчеканил Порфирий Васильевич.

– Не пойду я к вам, ни за что не пойду… – отвечала Катя.

– Желаете, должно быть, чтобы я через полицию вас в свой дом водворил? – спросил он.

– Ничего я не желаю и прошу вас оставить меня в покое.

– Да закон-то вам о правах мужа известен?

Порфирий Васильевич встал в позу и подбоченился, что совсем не шло к его тщедушной плюгавенькой фигурке и делало ее совсем смешной.

Петр Михайлович подошел к нему, похлопал его по плечу и сказал: