Ему удалось их успокоить. Хотя бы для начала. Быстро открыв окно, он крикнул в ночь, надеясь, что снаружи уже кто-то есть, и вскоре подбежавшие люди подволокли снаружи к стене дома перевернутую старую ржавую бочку, в которую собиралась дождевая вода, и на которую первой ступила из окна мать. Передав ее в руки соседей, Виктор повернулся к отцу. Дрожащий, старый человек в белой майке и синих сатиновых трусах, он вцепился сыну в руку:

– А ты?

– Давай, пап, – недовольно скомандовал Виктор. – Я следом.

Он помог отцу взобраться на подоконник. С улицы вверх тянулись несколько рук.

– Давай, Егор Данилыч! – с ободряющим смешком донеслось до перепуганного пожилого мужчины из темноты. Лица было не разобрать. – Примем как роды у Девы Марии! Хоть пожар, хоть Пришествие, все одно – мальчик.

– Галя… – тихо позвал Егор Данилыч жену и, осознав весь ужас, подорвался, отталкивая руки сына. – Галя где?

– Мать уже там, – кашляя, с трудом ответил Виктор, пытаясь разогнать дым рукой. – Пап, времени нет, быстрее!

Отца приняли достойно. Это Виктор успел заметить.

В последний раз оглядев комнату, он вспомнил про кошку, которую не видел с вечера. И тут же осенило: в его комнате осталась сумка, а там документы.

Он осмотрелся, увидел на полке икону, а рядом чашку с водой. Стянул в себя майку, вылил на нее воду и, прижимая мокрую ткань к лицу, потянул на себя дверь.

Последнее, что он слышал, были крики людей. Дом тушили. Мать с отцом были снаружи. Машина, Олег – тут тоже все в порядке.

Смотреть куда идет он уже не мог – глаза жрал теперь не только дым, а сильнейший жар. Трещало со всех сторон, но у него даже мысли не было отказаться от своей затеи. Документы – это важно. Людей в доме больше нет, осталось только взять то, что нужно, а он еще и из сумки не вынимал. А стоит она прямо под окном. Значит, ему надо будет взять ее и сразу на выход. Разбить окно – это так просто. А если Олег смог выйти, то там уже и окна нет. Вот только глаза, черт… глаза…

К утру от участка Орловых ничего не осталось. Пожарники тушили уже развалившееся строение с рухнувшей внутрь крышей.

На рассвете увезли на «Скорой» мать Виктора. Егор Данилыч сидел около поваленного забора на старой садовой табуретке и не сводил взгляда с черного дымящегося пожарища. Рядом стояла одна из соседок.

– Пойдем к нам, – твердила она. – Пойдем, говорю. Вымойся, поспи. А потом в больницу поедем, если хочешь. Пойдем, Егор Данилыч. Пожалуйста. Милиции скажем, что ты у нас, вон пусть Мамаевы передадут. Ох, ты ж, господи. Пойдем, Егор Данилыч. Поднимайся.

Она уговаривала его долгое время, а он не отвечал, только смотрел на то, что осталось от его дома, и не мог понять, как же вышло, что вчера вот тут стоял стол, было солнечно, Виктор наливал ему квас и под шумок, чтобы никто не видел, сливал в него свой коньяк.

– Пап, если мать увидит…

– А ты ори погромче.

Сын отвлекал мать разговорами, Егор Данилыч быстро опрокидывал в себя «коктейль», и всем было хорошо. Заговор – оно всегда приятно. А уж если в союзниках родной сын…

Олег звонок откладывал. Всякий раз, вспоминая, что должен, тогда же и откладывал. Не мог сказать Татьяне, что с Виктором случилась беда, не знал, как люди объявляют кому-то такие новости. Поэтому решил связаться с ней тогда, когда до Москвы останется пара километров. Возможно, это было малодушно с его стороны. Она ведь спросит, что и как, ему придется объяснять, а потом наверняка будет выжмет из него все, а бонусом к этому и адрес, а ей нельзя сюда, не надо. Но, уговаривая себя, словно пытаясь оправдаться перед кем-то, он знал наверняка: она все равно сделает так, как посчитает нужным. А он заткнется, еще и виной подавится.