– А притом, Серж, что Третьяков свое собирательство с них именно начал и получил сразу в рыло.

Граф, улыбнувшись дядиной грубости, сообщил:

– Я ведь остерегал его – много в Европе сейчас подделок, целая компания немецких художников с десяток лет этим грешила. Да молодость его была не очень внимательна.

– А сколько Рембрандтов фальшивых гуляет! – дядя даже хлопнул себя ладонями по коленям. – Сотнями исчисляются, сотнями!

Опять пришлось удивиться, что нечестное ремесло не есть продукт только лихого нашего времени.

– И когда же их делали?

– Почему ты в прошедшем времени? – поправил дядя. – И сейчас вовсю мастерят. В Америку активно доставлять стали, там богатых профанов хоть отбавляй.

– Примерно через сто лет после смерти Рембрандта начали под него писать, – пояснил граф, – причем одно время завели даже артельное производство. А до того подделывали, главным образом, итальянское возрождение, но начались массовые подделки с самого Альбрехта Дюрера и выполнено по нему работ не меньше, чем написал сам Дюрер.

Граф прервал интересную тему, предложив еще выпить замечательного портвейна…

На несколько минут они – истинные ценители – обо всём забыли, я, однако, с сожалением о себе подумал: «не в коня корм».

И успел задать себе вопрос, на который почти сразу ответил: «Почему даже в средневековые времена, когда любой суверен легко мог расправиться в своих владениях со всяким преступником, почему при этом процветали подделки искусств? Да к тому же, обману подвергалась богатая знать, именно и покупавшая эти произведения». Ответ не потребовал долгого размышления: «Однако как уличать? Любой продавец подделок заранее готовит легенду о том, как вещь попала к нему. Он сам, например, купил ее у другого, и так оно тоже бывало. Но главное – подделка разоблачается не сразу, а там – ищи свищи: продал в Германии, а через месяц жулик уже во Франции – или наоборот».

Старшее поколение, меж тем, «возвратилось к теме» – дядя спросил: как бы граф охарактеризовал тех трех визитеров типологически?

– Я и сам хотел об этом высказать впечатление. В них та между собою похожесть, которая свидетельствует об одинаковой общественной принадлежности. – Граф посмотрел на нас: – Понятно ли я сказал?

Мы оба кивнули, а дядя добавил:

– Торговые люди? Из состоятельных вполне?

– Верно-верно. Всем трем, этак, за сорок. Значит, делом своим занимаются уже много лет. Но не купечество, мне показалось, а что-то от современных доходных дел… – Граф подумал. – Юркие, речь быстрая, не простонародная, но и без следов хорошего образованья. – Граф снова подумал. – Из породы, про которую говорят, что «рвут на ходу подметки».

– Маклеры, перекупщики?

– В этом роде, Андрюша. Хищность заметна в глазах.

Проведя в гостях у графа еще полчаса, мы поблагодарили хозяина и откланялись, с обещаньем вновь навестить его дня через два. Граф должен был сделать кое-какие дела в Московском археологическом обществе, председателем которого продолжал оставаться, а главное – участвовать в мероприятиях памяти Петра Яковлевича Чаадаева, чье пятилетие со дня смерти знакомые его желали отметить.

Часы показывали лишь начало девятого вечера, свет дневной еще не собирался сменяться на сумрак.

Ах, как прекрасна Москва в эти весенне-летние дни, как радостен лишившийся холода воздух, и улыбчивыми становятся люди – это счастье предвкушения лета: тепла, зелени, бесхитростной неги по вечерам. Как замечательны кроны деревьев по московским бульварам, которые недавно совсем были уныло-голыми, – будто хотят сейчас сказать они человеку об обновлении жизни, о неконечности ее вообще и для каждого.