– Я решила пойти работать.

– А что так? – холодно спросила ни дня не работавшая мать.

– Не хочу быть у вас нахлебницей.

– А учёба? Ведь ты, вроде бы, отличница.

– Пойду в вечернюю школу.

– Ну, что же, как знаешь, – равнодушно пожав плечами, произнесла мать и отвернулась..

– Ну, и правильно, Танюша. Всё равно ничего из комиссарской дочки не получится, пусть хоть идёт работать, – авторитетно заявили её братья, при этом с упоением расхваливая своих детей.

Мила очень хорошо пела и танцевала, и её пригласили в популярный и модный в Москве в предвоенные годы ансамбль, тогда второй по известности после Утёсовского (я не помню, как он назывался, но всё старшее поколение его знали), но семья категорически запретила ей даже думать об этом:

– Может, ты ещё на панель пойдешь? Приличной девушке не подобает кривляться напоказ за деньги!

Такое отношение к артистам бытовало в те времена среди русской интеллигенции! А теперь загляните в Дворянское собрание…ха-ха! Разве могли они предположить, что вскоре эстрадных артистов будут называть «российской элитой» – правда, русских на эстраде вы не найдете ни в прошлом, ни в этом веке – а учёные и офицеры, врачи и учителя превратятся в «обслугу»! Всё поставлено с ног на голову!

Мила ушла в вечернюю школу. Не так-то легко было столь юному созданию пристроиться на работу, тем более, тогда была безработица, да и семья её из «бывших», и никто из родных даже в этом не помог девочке. Сначала она работала в ЖЭК-е, а затем ей предложили стать пионервожатой в школе, и всю свою невостребованную любовь и нерастраченную энергию Людмила с энтузиазмом направила на комсомольскую работу с ребятами, которые ходили за ней табунами.

Эта школа стоит и поныне в одном из переулочков старой Москвы, недалеко от Покровки. Однажды, когда мы проходили мимо неё, нас остановил мужчина и, запинаясь, спросил маму:

– А ты, простите, Вы – случайно не Людмила, наша пионервожатая? Ну вот, я сразу узнал, совсем не изменились! Да и дочка на Вас похожа, и глаза такие же весёлые. Знаете, ведь я из-за Вас стал учителем, а теперь уже и директором этой самой школы. Мы, мальчишки, были все влюблены в тебя, то есть, в Вас, а девочки во всём подражали, даже в одежде!

Глаза мамы округлились от удивления:

– Да что Вы, мне!? Не может быть. У меня и была-то тогда всего одна-единственная кофточка, которую я чуть ли не каждый день стирала и крахмалила, да тряпочные пёстренькие туфельки, что-то вроде современных кед.

– Вот это и считалось в нашей школе последним писком моды! Девчонки в таких кедах да с белыми носочками, как у Вас, на танцах щеголяли! И все мечтали комсомолками стать, ведь тогда, до войны, это нужно было заслужить. Ах, какая заводная и весёлая комсомолочка была твоя мама! – сказал он, обращаясь ко мне. – А какая выдумщица, как только времени и на учёбу, и на нас хватало! С любыми радостями и горестями мы бежали к нашей комсомольской богине, как мы её прозвали между собой.

Старый мир, как пёс паршивый,

Провались – поколочу.

А. Блок.

В то непростое время в их семье случилось общее несчастье. Они жили в Проточном переулке, на Смоленской, и им заявили, что их дом решили снести, поэтому следует в короткий срок покинуть его.

Не ждёт ли это нас завтра?! Людям не предоставили никакого другого жилья, а просто дали по 300 рублей на каждого и велели уходить. Вот так поступали с коренными москвичами! Они пытались хоть что-нибудь построить в ближайшем Подмосковье, но, не имея достаточно ни денег, ни связей, ни рабочих рук в семье, ничем не смогли обзавестись. Мать Милы сказала дочери: