Как же охуенно она пахла. Орехами. Лесными орехами, такими же, как и ее бездонные глаза. Ну точно белка. Уже ни о чем не думая, я закинул ноги девушки себе на талию и пошел с ней к кровати. Врезался плечом в дверной косяк, и Вика, оторвавшись от моих губ, рассмеялась и облизала место удара.

Крышу снесло.

Опрокинул свою добычу на кровать и начал осыпать ее тело поцелуями, сдирал с себя одежду и не мог понять, куда и почему я так торопился.

Обвел языком впадинку пупка, затем поспешил к ребрам и приник губами к цветам на ее теле – вблизи было понятно что это множество переплетенных между собой стволов и нераскрывшихся бутонов. Я понятия не имел, что значило это тату, но оно сводило меня с ума. Я проводил языком по каждому завитку и чувствовал, как дрожу. Это было словно наваждение. Ни разу в жизни ни одну женщину я не хотел настолько, что, казалось, сдохну, если не возьму ее, не войду в нее, не наполню своим семенем, чтобы раз и навсегда пометить, застолбить, присвоить.

– Вот так, раздвинь ножки. Умница.

Викина татуировка заходила ей на лобок лишь одним бутоном с фиолетовыми лепестками и шла дальше, к внутренней стороне бедра.

Безумие.

С одного-единственного тягучего, как шоколадная патока, орехового взгляда.

Настоящее помешательство.

Спустившись до самых краев ее тату, я уже собирался попробовать Викторию на вкус, но она начала хныкать и, вцепившись в мои плечи, а затем и волосы, потянула к себе.

Она была как дикая кошка: обнимала меня, впивалась когтями, царапая мои руки и спину, и целовала так, словно чувствовала то же самое, что и я. В ее жалящих поцелуях ощущалась та же адская потребность освобождения, которая причиняла нам обоим боль.

Когда уже не оставалось никаких сил терпеть, я отстранился и, не отрывая взгляда от ее лица, вошел в нее, сразу на всю длину.

Белочка закатила глаза, потом, и вовсе зажмурившись, громко простонала, я почти полностью вышел из нее и опять с силой толкнулся бедрами, возвращаясь в этот узкий рай. Вика распахнула ресницы, посмотрела на меня своим затуманенным ореховым взглядом и, обхватив ладонями мое лицо, потянула еще ближе к себе. Я хотел поцеловать ее, но Вика не далась, провела языком по моим губам, подбородку, шее и, когда я отдался во власть ее порочного язычка, укусила меня больно за плечо.

Я схватил ее за скулы, отрывая от себя, Вика часто дышала и провоцирующе улыбалась. Поняв ее намек, я провел по ее губам большим пальцем и, засунув его ей в рот, начал двигаться.

Сначала пытался сдерживаться, но, когда она, пососав мой палец и прикусив его зубами, начала играться с ним языком, я не смог. Маниакальное желание разрывало меня, а страсть оказалась всепоглощающей. Я превратился в одичавшего зверя, который не видел ничего и никого, кроме своей добычи.

Быстро и мощно двигаясь в ней, я испытывал первобытный кайф, скручивающий внутренности.

– Прости, прости, – хрипло и запинаясь шептал я.

Извиняясь не за резкие и быстрые толчки, а за то, что мог вот-вот кончить.

– Ты такая… Боже, какая же ты сладкая…

Прикусил ее язык и провел по нему своим. Разрядка была уже на подходе, когда Вика впилась в мой зад ногтями.

– Вет, вет, пожалуйста… ох, да, еще чуть-чуть, пожалуйста.

Да, да. Хорошая моя. Еще.

Я ускорился.

– А-а-а-а… – простонала она мне в губы.

И я, крепко сжав стройные бедра, через несколько резких, ощущавшихся до преступного остро толчков кончил в Вику под звуки ее криков. Как же громко и восхитительно она стонала.

Не сдерживаясь.

Она прижималась ко мне, словно стала второй кожей, а я был счастлив. Я был чертовски счастлив.

Как обнюхавшийся валерьянки кот, сжимал в своих объятиях женщину, до сих пор вздрагивая, терся носом о ее золотые волосы и сам себе завидовал.