В конце концов, я нашел деньги в Москве. Копейки, по нынешним временам. Я отдал им в Израиле четыре тысячи долларов, которые, к тому же, мне одолжил Сохнут без привязки к индексу цен, при тогдашней инфляции почти подарок. Выезжать разрешали для воссоединения семей. Я выдумал папину старшую сестру, которая осталась после Гражданской войны в Польше и вовремя перебралась в Израиль. Все понимали, чего эта история стoит, но таков был обряд. Так я и бросил родителей и сестру, чтобы воссоединиться с отпрысками любимой тети. Мои приехали через год, мы не думали подавать вместе, так как никто не верил, что меня так просто выпустят. А я получил разрешение ровно через месяц после подачи. Что ж, бывало и быстрее. Более важных персон, с некоторыми я был знаком (может быть, и это помогло), практически выставляли. Противная беготня за всякими бумагами, отправка багажа. Симпатичного таможенника заинтересовала одна книга. Пожалуйста, буду рад. Вдруг получаю повестку из военкомата. Ужас! Оказывается, меня повысили в воинском звании, наверно, добавили неизвестно за что маленькую звездочку к одной или двум, что я получил пройдя в институте военную кафедру. Ну, я «забыл» к ним пойти. Хорошо было жить под слегка загнивающим режимом, и уехать до того, как он совсем загнил. Ученые, приехавшие в 90-м спрашивали: откуда вы знали? Но мы не знали. Просто повезло.

Но я опять отвлекся. Я ведь не про отъезд собирался здесь говорить, а про ту псевдонимную повесть, где я вывел и двух жен, и мою первую любовь, и некоторых второстепенных персонажей под их настоящими именами или прозвищами, и где представляющий меня герой, чтоб не держать город таким уж пустым, в какой-то момент растрои́лся, каждый с одной из главных героинь. Одна, конечно, названная Женей, той, что доставляла мне тогда столько хлопот, была даже не белковая, а стеклянная, выросшая из осколков моих очков и под конец разросшаяся так, что можно было пройти по её внутренним коридорам от Пречистенских Ворот (а догадайтесь, какие ворота были у нее пречистенскими) до Лубянки (где было, да и сейчас осталось под другими инициалами, КГБ). В какой-то момент они даже встретились там всем секстетом (даже секс-секстетом) с КГБ-шником домовым, который всем там заправлял. И много там чего еще было, прочтите, если вас не шокирует мат, домовой там очень некультурно выражается.

Мой тогдашний лучший друг, Б.Ш., дал мне идею добавить комментарий, чтобы иностранцы что-то поняли. «Комментатор» постепенно стал как-то враждебным «автору», и эмоционально оказался идентифицированным с Б. Ш. Он женился, на самом деле, а не в повести, на немке, громадной в высоту и ширину, и уехал к ней чуть позже моего отъезда. Его немка перешла в иудаизм, сын хасид, десять внуков, не то, что у меня единственная, сам он не боится ходить по улице в кипе. Мы еще не раз встретимся, в Тюбингене, а потом в Берлине, где он живет, а мы часто наезжаем. Но уже не получается слушать его фантазии как бывало, «без женщин и собак».

Он уверял меня, что он провез мою машинопись под видом копченой колбасы, мы так ее потом и называли колбасой, и здесь я её буду так называть. И действительно, она попала за бугор, но никто её издавать не стал, ни в ФРГ, ни в Израиле. Я помню, как я её подсунул старику издателю. Его старушка спрашивает: что такое п*зда? Я бросил это занятие, но через много лет дал оцифровать и издал в России самиздатом. Все равно её никто не читает. Здесь я расскажу, как всё было на самом деле, без выкрутасов и фантазий, и до моего отъезда, и после. Но перечитав, я чувствую, что в обобщенном смысле эта «колбаса» правдивей, чем реалистическое описание моей жизни до 74-го года, и русский там определенно лучше. Я для того и оставил тот же псевдоним.