Для поездки на заграничный фестиваль их отбирали по разнарядке среди артистов, состоявших в провластных партиях, либо проявивших себя в разного рода общественных палатах и народных фронтах, или активно участвовавших в предвыборных кампаниях угодных высокому начальству кандидатов.

И если брутальный Бескрылов ярко засветился в съёмках многочисленных агитационных роликов, в которых он с восторженным блеском глаз вдохновенно призывал избирателей отдать свои голоса за тех кандидатов, чьи имена ему продиктовали в парткоме, то склизкий Грубанько пролез в труппу участников кипрского фестиваля по квоте для представителей региональных отделений Союза театральных деятелей, где он как член правящей партии всего за пару лет совершил головокружительный карьерный скачок из рядовых членов в руководители целого отделения.

– Альбертушка! Наконец-то! – приветствовал театрального деятеля, не вставая с кровати, расчувствовавшийся Геннадий Романович. – А я уж потерял тебя! Вот ведь какое несчастье всех нас постигло!

– Да уж, вляпались по самые помидоры, – поздоровался в ответ Грубанько. – Теперь до конца жизни не отмоешься!

– Тебя тоже под подписку отпустили? – спросил Мавританский.

– А меня-то за что задерживать? – возмутился скользкий дельфин. – Не я же эту твою чёртову этуаль привёз сюда на фестиваль, – чуть ли не стихами отвечал он. – И не у моей двери её нашли убитой. Вам ещё, Геннадий Романович, аукнется эта ваша кадровая политика – помяните моё слово! И где вы только откопали её такую? Допрыгалась, прошмандовина вертожопая!

– Не смей так о ней говорить! – вскричал хозяин номера. – Ты и мизинца ноги её не стоишь!

– Да уж, нехорошо так о покойнице, – едва ли не в унисон с ним отозвался и я.

– Ладно-ладно, вы правы! Признаюсь, что перегнул палку, – подняв руки, сбавил обороты вошедший. – Ну а мне-то вот зачем все эти приключения на свою задницу? Поездку на Кипр мне давали как поощрение. И не затем я сюда ехал, чтобы меня здесь по полициям таскали! Вот, скажите: на кой хрен оно мне всё это не сдалось?

– Да успокойтесь вы! – попытался я его урезонить. – Тут человека убили, а вы всё о себе да о себе.

– Какое тут успокойтесь! – ещё больше распалялся он. – Теперь поднимут хайп на всю планету – только держись! Прощай, карьера!

– Руслана-то к тебе по-доброму относилась, а ты вон её как теперь костеришь! – бросил актёру Мавританский. – Ни стыда ни совести…

– Ну вы тоже даёте, Геннадий Романович, – не удержался и я в свою очередь. – Нашли у кого совести со стыдом искать! У лицедеев? Да их там отродясь не бывало!

Неожиданно, но наши слова смутили Грубанько: он пододвинул к себе стул, сел на него, облокотив локти на спинку, и замолчал, испытующе зыркая на нас исподлобья своими злыми как у волчонка глазами.

– Нам всем нужно успокоиться, – примиряюще сказал хозяин номера и, поднявшись с кровати, подошёл к холодильнику, достав из него по бутылке джина и тоника. Разлив их из расчёта фифти-фифти по трём высоким стаканам, он тут же жадно отпил сразу половину из своего, и только потом уже протянул мне и актёру наши порции.

– Так кто же в конце концов убил Руслану? Что тебе сказали в полиции? И что ты сам им рассказал? – снова присев на кровать, задал он один за другим сразу несколько вопросов Альберту.

Грубанько тоже сделал несколько глотков и скабрёзно ухмыльнулся:

– Что сказал? – наигранно переспросил он. – Да то и сказал, что в тот вечер мы сначала вместе выпивали здесь в вашем номере, а потом втроём – я, Руслана и Бескрылов – вышли прогуляться на воздух. Русланка-то к тому времени уже изрядно набралась и намекнула нам, что вполне согласилась бы на тройничок с двумя мужчинами. От вас-то, Геннадий Романыч, говорила, нет никакого толку, а ей для здоровья настоящих мужиков подавай!