– Значит, я был на высоте? – настроение стремительно рвануло вверх.

– Был, был, – улыбается.

– Ну, стало быть, надо долг отдать, за травму, – пытаюсь притянуть девушку за талию, но она упирается руками в грудь.

– Подожди. Пообещай, что не будешь вот таким образом в долг влезать, а то голова у меня одна.

– Зачем, – удивляюсь, – мне за эту травму ещё как минимум, раз десять рассчитываться, а то и больше.

– Умеешь ты уговаривать, – смеётся, – ведьм точно.

Утро явно удалось…

Домой я вернулся часика через три. Ну а что? Когда ещё бабуля свалит? А то Тома жутко боится разоблачения, да и я, если честно, не горю желанием попасть под раздачу. Прибить бабуля, конечно, не прибьёт, но кровь может попить так, что голодный вампир покажется вегетарианцем… Так что воспользовался моментом на всю катушку. Потом Тома воспользовалась. Потом ещё… В общем, домой не пришёл, а приплёлся. Ещё и голова, как на грех, разболелась, да так, что хоть волком вой.

Кое-как преодолев порог, бухнулся на диван в кухне, она у нас такого размера, что заодно исполняет роль гостиной. Откинувшись на спинку застонал. Вот ведь беда, как в пословице: сапожник без сапог, сам кому угодно могу боль унять, а себе нет.

– Барсик, – крикнуть нет сил. Надеюсь, котяра не свалил обижаться куда-нибудь подальше. – Барсик, мне плохо…

На самом верху лестницы ведущей на второй этаж появился хромающий и помятый кот. Всем своим видом изображающий вселенскую скорбь. Но увидев моё красное лицо и налившиеся кровью глаза, немедленно забыл о том, что я негодяй. С громким мявом и пробуксовкой, так что из-под когтей полетела стружка, убежал. Вернулся же, таща в зубах чехол с тонометром.

– Что и требовалось доказать: двести на сто пятьдесят, – говорю, бросив взгляд на электронное табло прибора. Чешу Барсика за ухом: – Прости за всё, не смогу я тебя расколдовать, кажись хана мне. Бабки нет, откачать некому. Не доползу я до лекарства. Ноги отнялись.

– Мяу, – тоскливо взвывает мой друг.

– Оно во второй половине дома, под замком ты не сможешь.

Мысли путаются, в голове как будто стучит набат, а глаза стремятся выскочить из орбит. Мне бы сообразить и послать Барсика за Томой. Она знает, что мне дать, да и позвонить может. Но увы. Эта мысль даже не посещает голову.

Котяра спрыгивает с дивана и, отбежав до противоположной стены, разгоняется, оставляя в паркете глубокие полосы от когтей. Запрыгнув всей своей немалой тушкой на колени, бьёт головой в нос. Больно! Последней мыслью было. «Блин, он же мне нос сломал».

Первое что я услышал, приходя в себя, были тихие всхлипывания. И ещё что-то придавило мне ноги… и при этом мурчало.

– Барсик, слезь, – слова едва протискиваются через пересохшее горло. Тяжесть мгновенно пропала, но порадоваться этому, несомненно, приятному событию я не успел. Потому что теперь тяжесть навалилась на грудь. И как бы это ни звучало, но на грудь мне навалилась грудь. Если не обращать внимания на то, что к ней ещё прилагалась Тома.

– Очнулся, слава богу, очнулся, – буйно помешанная пытается зацеловать меня насмерть. Нет, я своей смертью не умру, меня или Барсик с Белочкой залижут или бабка затискает, ну или вот как сейчас.

– Убьёшь ведь, прекрати, – пытаюсь отпихнуть обрадованную женщину. Рука натыкается на то самое, и непроизвольно сжимается.

– Ой, – Тома отскакивает как ужаленная и бросается к выходу из моей комнаты: – Марь Иванна, Тимка очнулся!

Ну вот, сейчас меня будут воспитывать. Ну что за день то такой? Как с утра началось, так и продолжается. Хотя конечно, совсем на утро жаловаться грех, но ведь чуть кони не двинул.