– Не путай. Жалостливая – это она, наша вагоновожатая, а я, – он приосанился как смог и принял гордый вид.

– А ты чего?

Друг мой помедлил как следует и объявил проникновенным голосом:

– Я – обаятельный!

– Не густо ж в тебе осталось…

– Хватило, – ухмыльнулся Яша.

Денёк уродился жаркий. Правда, кружевные занавески создавали подобие тени, а толстенные брёвна, из которых сложена изба, ещё хранили остатки ночной прохлады, но июльская духота сгущалась неумолимо.

Хозяйка, покряхтывая, выглянула в окно и тихонько выругалась.

– Ишь, парит-то как. Беда… Редиску надо полоть, а тут, прям, хоть в погреб полезай.

Огромный ворон, что примостился на крышке буфета, мигнул жёлтым глазом и сочувственно покачал головой:

– Угу-у.

– Вот те и ку-ку ломит в боку, – пробурчала бабка, плотнее задёргивая занавески. – Хорошо б леший гостей не принёс.

Но только старая промолвила последнее слово, как изба вдруг истошно скрипнула, закачалась, зашаталась и стала медленно поворачиваться…

– Вот помяни его!

Через мгновение послышался шаг молодецкий, а после раздался стук в перекладину. Да такой бойкий, что аж ковшик на лавке подпрыгнул.

Хозяйка отворила дверь и высунула наружу голову, близоруко прищурившись да потягивая длинным крючковатым носом воздух.

– Ну?

На крыльце стоял ладный паренёк среднего роста, крепкий, кудрявый, в атласной одёжке и новых лаптях.

– Что ещё за «ну»? – скривился гость. – Открывай немедля, привечай молодца, пои-корми, баньку топи… а то мигом на одну ладонь положу, а другой прихлопну, – продолжил он скороговоркой.

– Ишь ты, – оборвала тираду бабка. – Ты кто таков?

Молодец приосанился:

– Как же… я, это, Иван. Купца Огрызкина, выходит, старший сын. Иду, вот, через леса дремучие да через реки могучие выручать мою суженую из лап Кощея. А ты, колдунья, мне не перечь. Вот, гляди, у меня и меч-кладенец наготове…

– Да не перечу я, не перечу, – вздохнула бабушка.

Она оглядела гостя с головы до ног, как будто примериваясь, и, неожиданно громко цыкнув зубом, широко улыбнулась:

– Старшой, говоришь? Что ж, заходи, соколик. У меня и банька…

– То-то же! – хлопец гордо перешагнул порог избы.

Смеркалось. В отблесках вечерней зорьки старуха подковыляла к забору и, кое-как привстав на цыпочки, насадила на кол вычищенный до блеска череп. Щёлкнула по нему ногтем и криво усмехнулась:

– Огрызкин, блин.

Поднесла ладонь ко лбу, глянула вдаль.

– Парит и парит. Да что ж такое! Ну, к ночи, глядишь, отпустит.

И захромала в сторону крыльца.

А прикрывая за собой дверь, небрежно кинула через плечо:

– Встань к лесу передом!

Полярный Урал – место для настоящих. Дикое, бескрайнее, полное величавых и бурных рек, что пьют кристальную воду из горных ледников и несут её в сибирскую артерию – Обь.

В этих-то водах и обитает хариус. Чудо-рыба. На ощупь – кусок бешено напряженной мышцы, одетой в сверкающую чешую – невозможно удержать в руках. На запах – первозданная свежесть. В повадке – осторожна, как полуденная тень. Безумно красива и, чего греха таить, до жути вкусна. А красив и вкусен хариус абсолютно весь. От кончика хвоста до кончиков ушей, даже если никто этих ушей и не видал.

Наслушавшись историй, баек и легенд о ловле удивительного деликатеса, я, наконец, решил сам отправиться в Заполярье.

Дорога в северный край заняла целых два дня. Тысячу километров на машине, столько же на поезде, затем на гусеничной штуковине по имени вездеход. А после – пешком. Если не вспоминать мелких неурядиц дальнего пути, то в памяти остались: суровая тяжесть рюкзака, томительное ожидание на вокзалах, чертовски полярный холод да непролазная грязь, в которую, не переставая, окунался с головой наш вездеход. Этот железный сарай к тому же имел обыкновение «разуваться» где ни попадя, теряя «пальцы» (слово какое!) в самый неподходящий момент – у него, видишь ли, рвались гусеницы.