– Туалет в огороде, налево, – вдогонку крикнула Любаша, – я пока постелю постель.

Лешка вышел из дома. Его мутило, и он пошел со двора на улицу. Едва оказался за забором, как его начало тошнить. Рвота была сильной, содержимое желудка фонтаном выходило наружу, мешая Лешке дышать, забивалось в нос. Он задыхался, сплевывая рвотную массу, высмаркиваясь и вытирая слезы. Спазмы желудка продолжались две–три минуты.

После того, как этот кошмар прекратился, Лешка вытер рот рукой и постоял некоторое время, держась за забор. Все плыло у него перед глазами. Не понимая, зачем он здесь, пошатываясь, Лешка пошел вдоль забора. Через некоторое время он услышал разговор парней и смех девчонок.

– Так, опасность, – пронеслось в пьяной голове и, свернув на другую улицу, он побежал. Деревенские собаки лаяли ему в след. Скоро он выбежал из деревни и оказался на проселочной дороге. Пробежав еще несколько метров, Лешка почувствовал усталость и безразличие. Он сел на землю, под громадной сосной и на минуту закрыл глаза. В этот момент память покинула Лешку.

Пришел в себя он от холода. Несчастный любовник лежал на земле, под сосной. Он был весь мокрый от утренней росы и его колотил озноб. Поднявшись, Лешка отряхнул одежду и огляделся. Кругом был лес. Светало. Голова раскалывалась от боли, во рту деревянный язык. С трудом вспоминая, что с ним произошло, Лешка стал понемногу определять место нахождения. Оказывается, он вышел из деревни в правильном направлении. Выйдя на дорогу, побежал что есть силы в сторону казармы. Через полчаса Лешка спал в казарме, бросив грязный комбинезон и ботинки под кровать.

Парко-хозяйственный день начинался с построения перед самолетами. Командир полка подполковник Кравченко резким и громким голосом давал указания.

– Всем курсантам ответственно отнестись к проведению парко-хозяйственного дня. К 18.00 все самолеты должны блестеть, как у кота яйца. Места стоянки самолетов убрать от лишнего мусора. За отбойниками все вылизать. Увижу, кто сачкует, помножу на ноль и выверну наизнанку.

После указаний Лешка, Мишка и Ахмед подошли к своему самолету.

Прапорщик Загорулько, несмотря на большой живот, лихо лазил по самолету, открывая какие-то лючки. Мальчишки решили не мешать ему и расположились на траве, за отбойником.

– Эх, пацаны, сейчас бы на денек домой, уже клубники валом, редиска, огурчики, – мечтательно сказал Ахмед.

– А я бы борща поел мамкиного, а еще яблок моченых, бочками в погребе стоят, – Лешка сглотнул слюну.

– Не, хлопцы, вы не пробовали драники. Готовил их отец. Помню, в воскресенье поспать хочется, а тут он заходит: рота, подъем, драники остывают. Мы с сестрой Машкой пулей неслись на кухню, – сказал Мишка.

– Так, бездельники, загораем? Растудыт вас через водило, я научу вас любить авиационную технику. Что развалились, как списанные пневматики? Ну-ка, быстро взяли ветошь и ведра, марш драить самолет, – услышали они голос прапорщика Загорулько. Он стоял рядом, для устрашения держа в руках кусок резинового шланга. Курсанты пулей вскочили на ноги, застегивая куртки комбинезонов.

– Что вытаращились, жертвы аборта? Ты, – прапорщик показал на Мишку, – начинаешь с хвоста, а ты, – кивнул на Лешку, – с носа. А тебе, курносый, – обратился он к Ахмеду, у которого был характерный, с горбинкой, кавказский нос, – сверху.

Мальчишки, не ожидавшие от добряка Семеныча такой строгости, бросились к самолету. Им и в голову не могло прийти, что Семеныч может так ругаться.

Ахмед взял ведро с мыльным раствором и быстро полез на самолет. Он не успел забраться на крыло, как услышал грозный окрик: