Когда я увидела Анюту впервые, честно, мне хотелось плакать, и я плакала. Это потом уже, когда она находилась в реанимации 4-й городской детской больницы (о ней я еще расскажу отдельно), я поняла, что плакать ни в коем случае нельзя, все это отражается на состоянии ребёнка. Вечером я сцеживала молоко на ночь и уезжала домой, а дома плакала всю ночь, приезжала снова в реанимацию с опухшими от слез глазами и мне говорили, что дочери стало хуже. Вот такая незримая связь матери и ребенка.

Когда родилась Анютка, я подумала, что всё – моя жизнь кончена. Ребёнок-инвалид, водянка головного мозга, гидроцефалия, желудочки головного мозга – третий, четвертый… и прочее, и прочее… Слова сыпались как из рога изобилия и напрягали мой мозг. Потому что у моей дочери мозга практически не было. Он состоял из воды более чем наполовину. Сначала чуть меньше, потом вода всё прибывала и прибывала, как будто хотела совсем утопить мозг моей дочери и меня – в своей печали. Грустно – не то слово.

Я плакала днём и ночью. И конечно же, ребёнок всё это чувствовал, когда я приходила в реанимацию 7 роддома, мне каждый раз сообщали, что дочери всё хуже и хуже. Жидкости в голове – всё больше и больше.

Наконец, опасность для жизни, видимо, миновала и нас перевели вместе во 2-ю городскую больницу – «выпариваться», потому что я родила маленький комочек. 1338 г веса, зато целых 43 см роста.

Анютка не случайно родилась именно в нашей семье – её к нам тоже определили высшие силы – и я так благодарна им за это сейчас. А как я проклинала их и Бога – когда она родилась. Считала, что всё: карьера загублена, жизнь закончена, всё разрушено. «Зачем мне этот ребёнок?» – спрашивала я себя, и только сейчас понимаю, зачем мне это было дано.

***

Перед первой операцией на головном мозге мы находились в «Нейроне». Это такой центр по лечению заболеваний нервной системы и психики у детей. Именно оттуда нас с Анютой впервые свозили в 1-ю Республиканскую клиническую больницу, чтобы сделать компьютерную томографию мозга. После чего в «Нейрон» специально для нас был приглашен специалист – нейрохирург Пашкин Владимир Алексеевич. Он расстроил меня так, что я снова начала плакать и днем, и ночью.

– Видите вот эти черные пятна на снимке?

– Да, вижу.

– Это вода, вернее, ликвор, спинно-мозговая жидкость. Ее в мозге вашей дочери больше половины всего объема мозга. Срочно нужна операция, иначе ребенок ослепнет, потому что жидкость начнет давить на мозг, как раз на те участки, которые отвечают за зрение.

Я фанатично начала проверять, видит ли дочка, поднося к ее глазам игрушки, водя ими из стороны в сторону. Не знаю, что уж там она про меня думала, если в пять месяцев уже что-то соображала.

А потом нас перевезли в нейрохирургию, где и была сделана первая операция. Было это 22 марта 2000 года. После операции Анюте стало гораздо легче, это было видно по ее поведению – она почти перестала плакать, а до операции ревела почти постоянно, видимо, настолько ей было больно. Похоже, что жидкость действительно перестала давить на мозг.

***

Второй раз мы попали в 7-ю медсанчасть и нейрохирургию уже в апреле, потом в мае – стала периодически вздуваться небольшая такая шишка в том месте, где на голове шунт. Первый раз, в апреле, по-моему, всего два дня полежали, а вот в мае уже было всё достаточно серьёзно. Плюс к тому – мне всё время надо было ездить на разного рода консультации. Ну и стала ездить, бросать институт всё же мне не хотелось. Оставалась с дочкой моя мама или свекровь.

Затем следующий этап – легли осенью в больницу с Анюткой. Это был сентябрь, а может, конец августа. Тогда она уже вставать немного пыталась и ползала. А у неё в голове – бутылка, а из этой бутылки – трубочка торчит, а трубочка стоит в голове, и капает по ней ликвор (так называется спинномозговая жидкость), и когда дочка встает на коленки и начинает ползать по кровати, начинает она капать сильнее. А Анюта как раз начинала вставать. В общем, глаз да глаз за ней был, за Анюткой, в этом возрасте. Того и гляди, ещё с кровати упадёт, только отвернёшься.