– Хорошо вам, – вздохнула Дильбар. – а мы всё в старой одноэтажке учимся. Темно, тесно. Парты дореволюционных времён. Сроду ни одного опыта ни по физике, ни по химии не проводили.

– Действительно, это несправедливо, – Лене стало стыдно, она пожалела, что рассказала о своей школе, построенной властями для русскоязычных учеников и которая, похоже, пренебрегла потребностями местных узбекских школьников. От разговоров о школе отвлёк шум появившегося в небе самолёта-кукурузника. Словно гигантская стрекоза, он стал кружить над полем в несколько сотен гектар, которое почти примыкало к посёлку. Рёв пропеллеров заглушал голоса людей, самолёт опускался над полем всё ниже и ниже. И вот уже каких-то десять метров отделяют его от кустов хлопка. Вдруг множество баночек на его длинных крыльях по мановению лётчика вдруг сбросили свои крышечки, и под давлением, будто толкаясь и кусаясь, в воздух начали вылетать миллионы частичек пестицидов и гербицидов. Изначально предназначенные, как страшный яд, всевозможным вредителям и болезням хлопка, но уносимые ветром, эти частички вынуждены были обрушивать свою губительную мощь на людей, животных, растительность в посёлке, которого – по всем законам жизни – не должно было быть так близко к полю, но он был. Руководство страны в погоне за тоннами хлопка расширяло засеянные поля, пренебрегая безопасностью людей.

– Фу, – девчонки тут же зажали носы пальцами, спасаясь от неприятнейшего запаха химикатов.

Всё то время, пока девчонки слушали рассказ деда, Алишер неподалёку – тут же, во дворе – возился с машиной, но после «химической атаки» с воздуха, зайдя в дом, вынес два небольших полотенца.

– Держите, – Алишер протянул их Лене и Дильбар. – Хорошенько прикройте нос и рот.

– Сколько мне так сидеть? – Лена послушно закрыла полотенцем нос, хотя Дильбар и не думала слушаться брата.

– Я скажу, когда можно будет убрать.

– Бесполезно. Этот яд теперь везде, – вздохнул старик. – Всё им уже пропитано: и фрукты, и овощи, и земля, и вода, – он спокойно продолжил пить чай, время от времени подслащивая это питьё мёдом.

Лена и Дильбар, сидевшие рядом и до этого весьма активно поедавшие виноград, после слов деда почти одновременно одёрнули свои руки от светло-зелёных вытянутых ягод «дамских пальчиков».

– Может, его ещё раз помыть? – неуверенно предложила Лена, глядя на виноград.

– Вода тоже отравлена. Раньше такого безобразия не было, – дедушка вновь тяжело вздохнул. – Повсюду были фруктовые сады, овощные бахчи, а сейчас… одни хлопковые поля, куда ни глянь. Я слышал, что школьники, студенты из-за этого до зимы вообще не учатся. Хлопок собирают.

– Да, дедушка, это так. Почти с первого сентября и до середины декабря, – Дильбар пожаловалась деду.

– Ай, ай, как плохо. Откуда у школьников знания будут? Старшеклассников тоже гоняют?

– Даже беременных не жалеют, а ты говоришь – старшеклассников, – вступила в разговор мама Дильбар, возившаяся во дворе с постиранным бельём.

Лена промолчала. Школьники русских школ тоже собирали хлопок, но, конечно, не так долго: от силы месяц. Тётя Зульфия, глядя на только что развешанное бельё, которое, словно флаги, развевалось на ветру, что-то по-узбекски стала говорить отцу. Минуты две длился их разговор, а потом она ушла, и вслед за ней, попрощавшись, ушёл и дедушка. У него была привычка рано ложиться спать, но зато и вставал он рано.

После ухода матери Дильбар на ухо поведала Лене, о чём разговаривали взрослые.

– Мать жаловалась. Говорила, что из-за химии с воздуха она рожать и перестала.

– Ты же родилась.

– Узбекские мужчины любят много детей, а у ней только я…. Наверное, поэтому нас отец и бросил… Жалко маму.