От реплики Сереги Рослякова в бараке притихли. Зеки уже не так воинственно смотрели на Босого. Кое-кто даже переменил взгляд с ненавидящего на жалеющий.

– Согласен, – неожиданно быстро согласился Хан. – Надо смотреть по образу жизни. Не водилось за Босым ничего подобного. Я давно за ним наблюдаю. Он хоть и недавно у нас в бараке, но человек взрослый, старательный и разумный. Я обращаюсь ко всем стоящим здесь, рядом со мной. Кто может сказать за Босого? Кто может подтвердить, что видел его, как он грыз нашу тушёнку или размешивал в кружке чай с сахаром? Если видели и знаете, то говорите смело, не бойтесь. Спросим с Босого, как с «понимающего». Если в бараке не найдётся человека, который может обвинить Босого в крысячестве, то оставим человека в покое. Будем считать, что кто-то подмутил под него и хочет его сожрать.

– Я скажу! – крикнул туберкулёзник Вовка, сосед Босого, спящий под ним, на нижней шконке. – Босой каждый день в пять утра жрёт что-то на своем шконаре. Я сплю плохо. От кашля постоянно просыпаюсь и давно заметил за ним такое. Сегодня, например, пришлось его даже успокаивать. Жрёт утром, сволочь, и ещё разговаривает сам с собой. Я сначала не понял. А теперь всё ясно мне стало. Крыса это.

Босому стало плохо. Подставили его круто, но кто? Кому он нужен? Зекам, живущим вокруг него, он ничего плохого не делал. В душу не лез, операм не стучал. Жил сам по себе. В зоне свои законы. Главное – не мешай жить вокруг себя. У всех сроки, всем плохо. Живи, молчи да радуйся, что жив пока. Он так и делал. Туберкулёзник Вовка во врагах у него не ходил и зла ему никогда не желал. С чего он вдруг налетел на Босого? Толпа сменила настроение и уже десятки глаз, налитых ненавистью, устремились к горлу Босого. Он почувствовал на себе недобрый взгляд толпы и понял, что если что-то не предпримет, то зеки просто разорвут его на части.

– Точно, он и в столовой перестал баланду жрать! – добавил к сказанному шнырь Копейка. – И сахар я у него видел…. Точно видел, вроде, сахар был.

– Ты, Копейка, давай без «вроде». Вроде Володя, а манеры Кузьмы! Говори, как есть, с толком. Без сомнения. А то – «вроде»….

Слова Сергея Рослякова приостановили решение Хана. Тот поднял было руку и хотел крикнуть: «Дави крысу!», но остановился и внимательно посмотрел на Босого. Удивительно, но взгляд Хана изменился. Хан засомневался в словах Копейки, а Босой бесился от негодования. Он не брал чужих вещей, но бессилен был убедить в этом окружающих. Босой хотел рассказать о Голосе, который приходит к нему каждое утро и разговаривает с ним. Он много чего хотел сказать, видя такую несправедливость по отношению к себе. Босой увидел лукавый взгляд шныря Копейки и понял, что именно по его инициативе, а, возможно, и с его подачи разгорелся против него сыр-бор. Что, возможно, Копейка и есть та самая крыса, которая «увела» у блатных продукты питания. Только не было слов у Босого. Камень встал в горле, мешая языку говорить правду. Он только прохрипел чуть слышно прямо в лицо Хану:

– Богом клянусь, не брал!

В бараке повисла тревожная тишина. Все ждали решения Хана. Он смотрящий за бараком, ему и решение принимать. Хотя и так все ясно. Если Хан объявит Босого крысой, то немедленно, прямо в проходняке, порвут его на части десятки крепких рук. Если нет, то жить Босому всё равно не долго. Однажды ночью накроют ему рот подушкой и удавят во сне. Крыса не выживет в бараке. Нет ей оправдания.

Всё уже круг зеков. Всё теснее подбираются они к Босому, жадно потирая руки от нетерпения. От предчувствия чужой боли. Босой всё понял. Надежды на спасение ноль. Он поднял глаза к грязному чёрному потолку барака и вдруг увидел себя в той самой квартире, в которой он хлестал железной монтировкой мёртвое тело девушки. Картина преступления была такой живой и явственной, что он даже ощутил на своей щеке брызги теплой человеческой крови. Мысль пришла сама собой: «Всё, Босой. Конец тебе. Вот и наступила расплата за смерть невинных женщин».