В свое время Марк Туллий Цицерон сказал, что глаза – это зеркало души. И оказался прав. Так же, как был прав, говоря: «Каждому свое». Вне зависимости от того, над воротами какого заведения был потом вывешен этот афоризм.

Люди бывают разные, и далеко не у каждого в душе растут цветы любви. И потому черные очки далеко не всегда надевают, чтобы защитить глаза от солнца.

В 1929 году, на ночном просмотре фильма «Дарлин и карлики», с таким человеком столкнулся фон Зеботтендорф. Точнее, он обратил внимание на этого странного человека, который совсем не интересовался нехитрым сюжетом замысловатого порно, а пристально оглядывал зал. Через черные солнцезащитные очки.

«Стукач? – подумал Зеботтендорф. – Но что делать стукачу в ночном кинотеатре, куда ходят только развратные парочки, скрывающиеся любовники и извращенцы? А может, чей-нибудь муж хочет прихватить на горячем свою женушку? Но для чего ему очки? В темноте зала…»

Рудольф, чья тогдашняя пассия не пришла на свидание, от скуки начал присматриваться к странному человеку. Когда же сеанс закончился, Зеботтендорф осторожно, стараясь не слишком явно прятаться, но и на глаза не попадаться, двинулся за психом, как он окрестил чудака. Тот где-то на середине киноленты обратил внимание на неряшливо одетую женщину, одну из тех, кто, растеряв прелесть молодости и так и не найдя очарования зрелости, ищет спасения в крайне сомнительных удовольствиях, опускаясь все ниже и ниже. Псих следовал за женщиной буквально по пятам. Вскоре она заметила преследование, но вместо того, чтобы убежать или выйти на людное место, остановилась.

Рудольф осторожно ушел в тень, туда, куда свет от уличных фонарей проникал едва-едва, и принялся наблюдать.

Мужчина и женщина обменялись какими-то словами. Из укрытия Зеботтендорф не слышал, о чем они говорили. Потом женщина громко рассмеялась. Смех был хриплым и громким, будто карканье вороны. Псих подошел ближе. Они снова заговорили. Женщина пыталась кокетничать. Он взял ее за руку и повел в сторону переулка, где скрывался Зеботтендорф. Женщина чуть пошатывалась, и Рудольф понял, что она пьяна.

Парочка остановилась совсем неподалеку от Зеботтендорфа.

Женщина что-то говорила заплетающимся языком. Рудольф не вслушивался, эта старая потаскуха его совершенно не интересовала. А вот мужчина вел себя исключительно странно. Он прижал свою партнершу к стенке, та совсем не сопротивлялась. Поначалу Зеботтендорф даже подумал, что имеет дело с очередным прелюбодеем, любителем слегка перезрелой клубнички. Но мужчина не делал ничего, что обычно делается в такие моменты. Он только не давал женщине отойти от стены, ходил вокруг, рассматривал ее, но старался без надобности не прикасаться. Та, казалось, не замечала ничего странного. Болтала что-то про сестру, которая живет в деревушке на Рейне, про ее мужа…

Зеботтендорф осторожно выглянул.

Странный тип в очках подошел к женщине поближе. Теперь он осторожными касаниями дотрагивался до нее, до груди, до живота. Буквально кончиками пальцев. В этом не было ничего эротического. Так падальщик трогает мертвое животное, проверяя, не оживет ли, не вскочит…

Женщина, казалось, пьянела все больше и больше. Язык уже почти не слушался ее, ноги подкашивались, глаза смотрели бессмысленно, тупо. А псих подходил все ближе. Его пальцы скрючились, ногтями он медленно царапал участки открытой кожи женщины.

Наконец псих схватил женщину за подбородок и поднял лицо вверх. Другой рукой он сорвал с себя темные очки.

И тогда престарелая любительница развлечений закричала. Точнее, коротко вскрикнула, мужчина успел зажать ей рот ладонью. Женщина извивалась, дергалась, пыталась оттолкнуть психа от себя, хотя он ничего ей не делал. Только смотрел. Пристально и в глаза.