– Не спорь, пожалуйста, сделай, как я прошу. Оставь вещи в кабинке на унитазе, выходи из туалета и иди к гардеробу, бери пальто и жди меня. Не бойся, это ж не тюрьма. Ничего тут нет криминального. Всё зло я уже совершила, мне и так дорога в ад заготовлена. Ты всё поняла, мам?

– Что ты несёшь такое, дочка? Помилуй, Господь!

– Господь, по-моему, никого больше не милует…

– Не говори так!

– Ладно. Всё. Хватит. Иди вниз. Шапку оставь тут.

Мама кивнула и пошла. Я осмотрелась по сторонам, все медсестры были заняты своими делами. Только гуляющие по коридору пациенты из моей палаты косились на меня. Плевать. Не важно кто что думает, вряд ли кто посмеет рот раскрыть. Теперь главное, чтобы мама не суетилась. Через пару минут я демонстративно махнула шапкой в воздухе, якобы мама ее забыла, и быстро направилась к лестнице.

Жду маму у туалета этажом ниже, нервничаю, наконец она выходит.

– Маша, я всё сделала, вещи в первой кабинке у окна, – тихо сказала она. – Не нравится мне всё это. Без того страшно жить…

– Умница, мамочка. Жди меня внизу. Я быстро.

Я вошла в кабинку туалета, где лежали вещи, вытащила катетер из вены на руке, сняла больничную сорочку, спрятав её в мусорное ведро, надела мамины колготки, кофту и бахилы вместо обуви – жуткое зрелище. Палантин повязала на бедрах, как юбку, и шапку натянула до бровей. Пока я спускалась к гардеробу, чувство беглеца меня одолевало, казалось, что все странно смотрят – вот-вот меня вычислят и схватят. Не найдя в холле маму, я выбежала от волнения на улицу, намереваясь скрыться где-нибудь.

– Маша! Дочка! Стой! – прозвучал за спиной голос мамы, что вышла из больницы следом за мной.

– Фух! – выдохнула я. – Ты меня испугала… Прости, что убежала, я просто не увидела тебя внизу, – виновато оправдывалась я.

– Горе с тобой сплошное, Маша, – качая головой, ответила она, взяв меня под руку, и мы торопливо направились к воротам главного выхода.

– Поехали к тебе, мам, я не готова пока возвращаться домой. У тебя есть деньги?

– Да есть вроде…

– Давай тогда такси возьмём, а то я в одних бахилах, без обуви…

Месяц спустя.

Я ехала домой в маршрутке от мамы в первом ряду, что было любимым местом моей дочки, и, прислонившись лбом к окну, рисовала, как она в своё время, пальцем сердечки на стекле, запотевшем от дыхания. На улице бесконечная серость, будто солнце ушло навсегда из города в тот день, когда не стало Любы. Я не видела ни одного луча света за 39 дней. Завтра 40 дней… Воспалённые глаза вновь щипало от непросыхающих слёз, которые неконтролируемо текли по моим раздражённым щекам. Вытирая маминым палантином капающие капли с носа, почувствовала, как меня похлопали по плечу сзади.

– Бабушка, передайте за проезд, – громко сказала девушка, протянув мне 50 рублей с заднего сидения. – Ой, женщина, простите, пожалуйста, я просто не разглядела, – добавила она, увидев моё лицо, когда я обернулась.

Вид у меня был действительно жалкий: одета в вещи моей пожилой мамы, в её старых больших сапогах и пальто из прошлого века, сгорбившись в три погибели, мне хотелось спрятаться от людей. Со дня побега из больницы я не покидала мамину квартиру, изолировавшись от всех, отключив любые каналы коммуникации с внешним миром. Я не смотрела телевизор, не заходила в интернет и даже запретила маме разговаривать при мне по телефону. А мама – человек кроткий и послушный, не то что я, – целыми днями читала, вязала, готовила, одним словом, находила себе занятия. Каждое утро она ходила в церковь и навещала старую подругу этажом ниже, где могла излить душу. Меня она не трогала, я замуровалась в спальной комнате, где в постели провела месяц, мучаясь от невыносимой душевной боли, нарушая тишину приступами плача, криками в подушку, стонами от ночных кошмаров. Как же я боялась ночи, а ещё страшнее мне было просыпаться по утрам. Мама не заходила ко мне лишний раз, лишь приносила мне всякие успокаивающие чаи на травах и что-нибудь поесть, как больным в больнице. Вероятно, соседи могли подумать, что за стеной жила наркоманка, страдающая от ломки, хотя, то, что я испытывала, вполне сопоставимо с нею: лезла на стену от безысходности, самоуничижения и невозможности повернуть время вспять.