Позднее мне довелось услышать эту музыку при весьма запоминающихся обстоятельствах. Первый раз это случилось, когда Минлебай Атнагулов пожелал жуткий аккомпанемент для массового убийства, которое он затеял, и заставил играть немца под дулом пистолета. Второй раз я услышал эту музыку в одном из залов эмигрантской Праги и узнал, что это Бетховен. Немец в ту ночь играл Лунную сонату. А что же он должен был ещё играть, скажете вы, в деревне по названию «Луна», наблюдая в отворённое окно лик ночного светила, встающего над дорогой? И третий раз я услышал её спустя пару десятков лет после Второй мировой войны, в Мюнхене, в бывшей резиденции Гитлера рядом с площадью Кёнигсплац, помнящей гул нацистских парадов. Я гулял по залам этого мрачного здания из бетона и мрамора, словно погружаясь в нутро остывшей преисподней. И тогда моё ухо уловило знакомые ноты. Музыка неслась откуда-то с верхних этажей, точно из небесных сфер, порождённая чьими-то юными пальцами. Мне сказали, что здесь теперь располагается музыкальная школа.

Немец Иоахим Вернер занимает в моём повествовании не последнее место, поэтому я хочу уделить его персоне некоторое внимание. Через год после начала занятий Иоахим Вернер перебрался в нашу деревню и стал жить в доме, где давал уроки музыки – как вы понимаете, места у Сакаевых было предостаточно. Его переезд сюда можно объяснить несколькими причинами. Напомню, что уже шла Первая мировая война, а когда идёт война, спрос на преподавателей музыки падает и, скорее всего, нашему немцу в уездном городке просто негде стало работать. Ко всему прочему, немцы в этой войне стали нашими врагами и, быть может, Иоахим Вернер, опасаясь вспышек патриотического гнева, посчитал, что в глубинке ему будет спокойнее.

Если он и впрямь так считал, то он был прав. В нашей деревне ему ничто не угрожало. Порой земные пути перекрещиваются весьма забавно. Большая часть наших мужчин была на фронте. Тела многих из них уже покоились в земле Сербии или Восточной Пруссии, а души были на полпути к Поляне мёртвых. Но никому и в голову не пришло бы считать нашего немца врагом. Скажу больше, это нас даже как-то вдохновляло – идёт война с немцами, а у нас тут настоящий, живой немец. Так были тогда устроены у людей головы. Скажу больше. Немцу тогда нечего было опасаться ни в уездном городке, ни в столице. Шла Первая мировая война, и в основе всей этой всечеловеческой кровавой сутолоки лежало обычное желание отобрать что-то у другого (желание, которое рядилось в благопристойные речи о патриотизме и прочем, чем обычно оправдывают будущие убийства). Ненависть же была вторична. Что же касается Второй мировой войны и периоду, ему предшествующему, то человеческая ненависть была в самом воздухе того времени, и, следовательно, распространялась на тех, кто рядом. И потому жертв в этой войне будет несравнимо больше, а последствия гораздо ужаснее.

Итак, немец стал жить у нас под боком, и мы видели его почти каждый день. Выше я привёл причины, которые, как мне кажется, вынудили Иоахима Вернера переехать в нашу деревню, но не указал ещё одну и, как мне кажется, главную. Дело было в особенностях его характера. Он сразу у нас прижился, хотя выглядел несколько странно на фоне деревенского пейзажа. Этот немец нашёл здесь нечто согласное его духу. Думаю, это решение созрело в нём спонтанно – он поглядел в быструю воду нашей речки и сказал: «Я останусь здесь!» Его душа взметнулась вверх, точно стриж под облако, и Бетховен зазвучал в нём отчётливо, как никогда.

Вскоре, уже здесь освоившись, со скуки ли, а быть может, следуя каким-то другим соображениям, он начал преподавать в нашем медресе немецкий язык. И потому Гёте я прочёл первый раз в подлиннике.